Паренек, несмотря на полумрак, царивший в комнате, и на травмы, что были ему нанесены, сумел очень подробно описать убийц, не пропуская таких существенных деталей, как кривой нос у бородатого и щербатый рот у крепыша. Из его рассказа выходило, что их было трое. Один был за старшего — степенный, с окладистой бородой, двое остальных небольшого роста. Правда, один был коренастый, а другой узкоплечий и худой. Однако своей жестокостью они не уступали главарю. А худой добивал раненых после того, как топором уже поорудовал главарь.
Вырисовывалась нехитрая схема ограбления с последующими убийствами. Представившись милиционерами, эти люди свободно заходили в дом, а потом под угрозой расправы связывали сначала мужчин, а потом и женщин. И когда им никто уже не мог оказать сопротивления, спокойно выгребали из шкафов и сундуков все, что имело хотя бы какую-нибудь ценность, не брезгуя при этом даже изрядно поношенными вещами. После чего всю добычу увязывали в большие узлы, переносили их в пролетку, а домочадцев убивали.
Мальчик упомянул о том, что у худого на правой щеке была небольшая бородавка, заросшая пегими волосами. Но почему-то эта бородавка запомнилась ему более всего.
И вот сейчас Сарычев разглядывал эту бородавку, с каждой секундой проникаясь к ее обладателю все большим отвращением. Теперь представить его с топором в руках было совершенно несложно.
Распахнув дверь автомобиля, Сарычев направился в мастерскую. Закончив с очередным башмаком, сапожник закурил, едва ли не впервые за последний час взглянув на прохожих, спешащих куда-то по своим делам. На какую-то секунду он задержал свой взгляд на Сарычеве, принимая его за очередного клиента. Глубоко затянулся, задержал дым в легких и медленно выдохнул.
Равнодушно перевел взгляд на свой верстак и поднял молоток. Каким-то чувством Сарычев догадался, что молоток взят был не для того, чтобы забить в толщу кожи гвоздь, а в качестве оружия и что применит он его тотчас же, как Сарычев подойдет на расстояние удара. Почуял, сволочь…
Одним движением Сарычев извлек из кармана револьвер и направил его в лоб сапожнику, не скрывая ненависти, гулко рыкнул:
— Молоток на место… Встань и подними руки!
Вновь отыскал на его лице бородавку, которая напоминала ему какую-то крохотную тварь.
В глазах сапожника само удивление и невинность. Не привыкать. Редко какой убийца раскалывается сразу. Там — в домах, где он убивал, он был воплощением сатаны, здесь — обыкновенный работяга. Разве догадаешься, что это убийца, жестокий и беспощадный. Это в прежние годы на каторге рвали ноздри да крупными буквами писали «КАТ», а теперь другие времена.
Положив молоток на верстак, сапожник испуганно спросил:
— Вы кто?
— Фрол Лукич Еремеев? — не отвечая на этот глупый вопрос, спросил Сарычев.
— Он самый, — хмыкнул сапожник. — Чего же ваньку-то валять? Чай уже знаете!
— Поднимайся и иди за мной, если не хочешь, чтобы я пристрелил тебя здесь, как собаку!
— Мне бы мастерскую закрыть, народ-то у нас жуликоватый. Разворуют!
— Тебе она больше не понадобится. Пошел!
Сарычев поймал себя на том, что его безумно раздражала неторопливость сапожника. Тот все озирался, мешкал, что-то перебирал на верстаке.
В какой-то момент Сарычев ощутил, что непроизвольно начинает нажимать на курок. Совсем незаметно уже преодолен холостой ход, теперь всего лишь небольшое усилие — и грянет выстрел.
Сарычеву очень хотелось, чтобы сапожник вновь схватил молоток. Прямое неподчинение — вполне уважительная причина, чтобы выстрелить прямо в мерзкую бородавку, смешав ее с костями и кровью. Но сапожник, уловив состояние Сарычева, вел себя на редкость благоразумно, не позволяя себе резких движений.