— Эдак они захотят, чтобы мы еще и Петра Алексеевича им выдали на поругание, — произнес Аникита Иванович Репнин, представитель древнего княжеского рода.
Упрятав глубоко в себя гордыню, он сидел на самом конце лавки, а ведь чином велик и мог потеснить не только Татищевых, занявших место ближе к трону, но и Голицыных.
Подавив вырывавшейся вздох, Шеин молвил:
— Уже требуют, Аникита Иванович. Желают, чтобы мы вышли к их полковникам с хлебом и солью и присягнули на верность Софье Алексеевне. А ежели объявится государь Петр Алексеевич, так его в железо! Как вора срамного!
— Вот оно как повернулось. А за отказ чем грозятся?
— Обещают повесить. — Глянув в бумагу, лежавшую перед ним, добавил: — Так и пишут, перекладин и веревок на всех хватит!
— Я тут по городу проехал, так среди бояр уныние большое. Скарб на телеги складывают и съезжают подалее. Если не сегодня, так завтра все уедут, — произнес старый Репнин.
Стольник Федор Матвеевич Апраксин только хмыкнул:
— Ежели успеют. Стрельцы сегодня вечером уже в Москве будут. Вон депешу от целовальника из Хмуровки получил. И его присягнуть силушкой заставили. В народ грамоты разослали, призывают крамольников пограбить, а их добро меж собой разделить. Вот к ним народец и прибывает. Легкой наживы хотят! А полковники стрелецкие больше всех к смуте призывают, — посмотрел он на Шеина, сидящего по правую руку от стола. — Не хотелось бы мне пенять тебе, Алексей Семенович, но ежели бы ты за деньги в полковники не переводил всякий сброд, так, может, и смута бы не зародилась. Видишь ли, мало им стало государева жалованья, так они решили и на чужое позариться!
Лицо воеводы Шеина побагровело:
— Уж не в воровстве ли ты меня упрекаешь, Федор Матвеевич?!
— Я-то говорю о том, о чем вся Москва уже давно шепчется. Эта молва и до государя дойдет, а уж он-то спуску не даст! Мало того, что худороден, так еще и государеву казну со своим карманом путает.
— А может за худые речи мне тебя за бороду отодрать?! — поднялся со своего места стольник. — Сил у меня хватит, и на чин я твой не посмотрю.
— Хватит вам горячиться! Образумьтесь! — возвысил свой голос Иван Борисович Троекуров. — Не вовремя вы спор затеяли. Не о том надобно думать! Государь Петр Алексеевич на нас свое царство оставил, а мы его лишились! Как нам тогда перед государем ответ держать?
— Не потеряли еще, — примирительно произнес Шеин, — но можем потерять, если ротозеями будем. Ко мне тоже посыльный прибыл, из моих людей… Не все так худо, как может показаться поначалу. В Москву они идут не воевать, а грабить. Обоз у них и вправду большой, но в нем половина гулящих девок, да еще жены с детьми, да хозяйство всякое. Нет им нужды за полушку помирать!
— К ним же народец всякий стекается. Говорят, что много его, — выразил недоумение Апраксин.
Махнув рукой, Шеин продолжил:
— Пустое! Разве они вояки? В большинстве своем таковы, что лишь из-за угла могут кистенем по голове огреть. На добрую же сечу они неспособны. Достаточно только пальнуть, как сами разбегутся.
— У смутьянов заединщики во всех городах имеются. Сумеем ли справиться? — усомнился Аникита Иванович. — Тут мне сказывали, что и в Москве лихие людишки попрятались и только того и ждут, чтобы стрельцы подошли. А как придут, так они все скопом навалятся и боярские дома пограбят.
— Пустое все это… Я так думаю, что со стрельцами нужно как с врагами обходиться. Ежели они на Кремль с войной идти отважились, кто же они тогда такие, как не супостаты?! С пушками их надо встречать и не жалеть никого. Слава богу, и силой духа, и силой оружия мы не обделены. Вон как туркам на Азове наподдали. Они до сих пор опомниться не могут.