— Хорошо. Теперь можешь сказать.
По лицу Плетнева пробежала тень.
— Александр Борисович, ты знаешь, как я тебя уважаю. Ты много для меня сделал, и я тебе обязан жизнью. Но сейчас ты не тот Турецкий, которого я знал и любил.
Плетнев замолчал, угрюмо глядя на коллегу. Александр Борисович сделал рукой едва заметное движение и сказал:
— Продолжай.
— И продолжу. Я не хотел тебе говорить, но, видимо, пришло время сказать. Раньше ты был для меня настоящим примером для подражания. Асом! Сенсеем! А теперь ты, извини меня…
— Ну, кто? — поторопил Турецкий. — Говори.
— Никто, — угрюмо ответил Плетнев. — Или, говоря жестче, ничто. Такое ощущение, что ты давно умер, и только по инерции еще ходишь по свету. Тебя нет. Есть только оболочка. Кстати говоря, порядком изношенная. Посмотри на себя, Александр Борисыч. Ты выпиваешь больше, чем нужно, бреешься два раза в неделю, у тебя мятая рубашка и тебе давно пора зайти в парикмахерскую. От твоего былого блеска ничего не осталось. Из тебя словно бы выпустили воздух. Ты больше не живешь, а существуешь.
— А ты, я вижу, психолог, — язвительно проговорил Турецкий.
— А тут и психологом не нужно быть. У тебя все на лице написано.
— На небритом, помятом лице?
— На небритом, помятом лице, — кивнул Плетнев. — Извини, что я так резко, но мягко тут не скажешь. Даже Ирина…
Плетнев осекся, наткнувшись на ледяной взгляд Турецкого.
— Что Ирина? — сухо спросил тот.
— Ничего.
— Договаривай, — потребовал Александр Борисович.
Плетнев сжал пальцы в кулаки и сказал угрюмым, непримиримым голосом:
— Посмотри, до чего ты ее довел. Она сама стала похожа на призрак. За последний год она постарела на пять лет. И все это из-за тебя!
— Вот это ты сказал зря, — глухо проговорил Турецкий, глядя на коллегу немигающим, тяжелым взглядом.
— Я не мог этого не сказать. Это было бы не по-товарищески.