«Почему она до сих пор в рубашке?» – более отчетливой и справедливой мысли у меня не было, наверное, полгода.
– Тебе нехорошо?
– Нет, просто я устала.
– Иди ко мне.
Она буквально упала в мои объятия, успев сообщить, что вовсе не пьяна.
Лена забылась у меня на плече, а когда проснулась, даже не проснулась, а слегка приоткрыла глаза, вздохнула, зевнула и, поерзав на постели, стала освобождаться от сорочки, будто это были прилипшие прошлогодние мысли. Она ухитрилась снять ее не через голову, а спустить вниз, как избавляется змея от старой кожи. После чего она, так и не открывая глаз, облегченно вздохнула и прижалась ко мне. И всем своим естеством я ощутил ее горячую плоть. Полушария грудей, расслабленный животик с ямочкой пупка, гладенькие коленки и бесконечные ноги… Ее волосы разметались по щетине моих щек, спутались с серыми пыльными усами… Именно так, господа.
Она вздрагивала в полудреме, я крепче прижимал ее, сливаясь в одно целое, в союз плоти и духа…
Окно подернулось апельсиновым цветом, прогоняя чернильно-фиолетовую краску на востоке.
Закричал петух – куриный глашатай. Она встрепенулась и потерлась о меня, как кошка.
– Кажется, ночь кончается, – сонно прошептала она.
– А я и не спал, – продолжил я тему.
Я стал собирать ее волосы, но они рассыпались – соломенный пух. Провел по ее грудям, соски смешно затопорщились, в отместку я дотронулся до них языком. Леночка вздрогнула. Мой чертенок проснулся и выставил рожки. Ленка лежала напряженная, застывшая, в ожидании, но я знал, что еще одно мое прикосновение вызовет бурю. Поэтому я не спешил.
Потом кончик моего языка незаметно опустился к напрягшемуся животику, я погрузился в ямку пупка; она порывисто вздохнула, дрожь прошла от самых кончиков пальцев ног… Какие шершавые были у меня ладони… Руки, серые от пороха, касались нежного тела, тонкой светящейся кожи, одно прикосновение к которой оставляло бледно-розовые пятнышки. Я рухнул в гибкое лоно, задыхаясь, лаская, настаивая; податливая плоть, горячая дрожь, меня затуманила неистовая сила; дурь-трава, сон-трава, трын-трава; горечь и хмель, сладкий дурман, опустошение закрытых глаз, бессильные пальцы, всплеск ресниц, целующая нежность, повисшая рука; бисер капель, вздрагивающий на сонной артерии…
– Мама…
– Что? – очнулся я.
Солнце слепило глаза.
– Мама пришла, – ужаснулась Лена. – Мне конец… Она только что заглянула.
Я пулей бросился искать разбросанные вещи. Не хватало одного носка и трусов, и тогда, плюнув, я натянул штаны на голое тело. Трусы все же нашлись среди скомканной простыни, я сунул их в карман. Ленка мигом надела халатик, мельком взглянула на себя в зеркало, поправила волосы и обреченно опустилась на кровать.
– Боже, что теперь будет? Она прибьет меня. – Лена не на шутку испугалась.
А я вспомнил записку, в которой Алевтина Николаевна выражала надежду, что мужчины будут вести себя по-джентльменски.
ebooksa