– Убери камеру! – сказал я Циркусу, завидев аккуратный ряд тел, выложенных у стены. Их было около десяти, вокруг молча стояло еще человек пятнадцать. – Там убитые боевики…
– Эх, снять бы… Цены не было бы таким кадрам.
– Не рискуй, разобьют камеру, потом еще пристрелят.
Мы развернулись и пошли в обратном направлении – боевики приметили нас и, кажется, готовились разорвать на куски, если мы только посмели бы начать съемку…
Снова начался обстрел. Пули свистели совсем рядом, над головами. Мы прыгнули в спасительный окоп, в котором промерзли около часа. Война превратилась в позиционную – с вялыми постреливаниями и отдельными взрывами. Хорошо это или плохо, сидя в окопе и слушая стоны раненого боевика, толком и не разберешь…
Нас всех хитроумно разделили и рассадили по окопам. Мы танцевали боевые вдохновляющие пляски под знаменами – за нами следили с трибун и из окон высоких кабинетов, пряча усмешки в усах и толстых складках щек. Нам поощрительно улыбались и, смахивая слезу, посмертно награждали. Все это называлось священным долгом, делом чести и совести. Мы сами отрыли себе окопы. И те десятеро боевиков уже легли в них навечно. Мне их жаль, не потому что им немного не повезло, а потому что их обманули. Все убитые на войне – обманутые.
Решатся ли все мировые проблемы, если создать Министерство Совести?
…Возвращаясь, мы встретили Ксению. Сиреневая куртка ее была в черных пятнах, она озиралась, слегка пошатывалась, будто натощак выпила стакан вина. Но я сразу понял, в чем дело.
– Что с тобой, девочка? – спросил я участливо, взяв ее за руку.
Она доверчиво прижалась ко мне, глаза блуждали.
– Нас накрыло, не знаю, снаряд или бомба, стена рухнула, трех заложников убило, крыша завалилась, я ничего не слышу, все звенит, голова… страшно раскалывается…
– Она контужена! – тихо, как мне показалось, сказал я Леве.
Она поняла то ли по губам, то ли я сказал достаточно громко – я ведь и сам оглох.
– Я не контужена… Все нормально. Только заложников убило: молодой парень и еще двое, они из Кизила все. А я была в другой комнате, и мне повезло…
Я не знал, как на нее повлияет контузия, люди ведут себя по-разному: кто впадает в тяжкую депрессию, у кого начинается яростный психоз, паника, из-за чего многих бедолаг стреляли на войне без суда и следствия за паникерство и трусость…
Она очень тихо сказала:
– Если со мной что-то случится, возьмешь ключи, – она показала связку, – в моем сейфе в редакции документы, о которых я тебе говорила.
– Ты не в себе! – ответил я.
Знал бы я, чем обернется контузия Ксении Черныш, девчонки из «Дорожной газеты», с которой судьба свела меня самым странным образом. Я сентиментален и влюбчив. И если с женщиной провел ночь, даже самую целомудренную и честную во всех отношениях ночь, в моей душе появляется неизъяснимая свежесть, будто принесенная таинственным ветром, я прихожу в легчайшее жизнерадостное расположение духа, меня будто что-то подстегивает и приподнимает. Я решил, что обязательно встречусь с Ксюшей в Москве, мы заберемся в какой-нибудь уютный ресторанчик и будем вспоминать эти черные дни, которые поблекнут, потеряют свои краски и станут уже чем-то далеким и только лишь чуть-чуть тревожным.
Мы пошли дальше, но нас остановили двое русских бойцов – при полной форме, но замызганные и без знаков различия. Пока еще не стемнело – определить их принадлежность к Российской армии можно было уже издалека.