– И кстати, что это за имя – Камиль? – спросил вдруг Семен Семенович.
– Это имя, которое я взял, когда принял ислам. Я им не пользуюсь.
– А почему вы приняли ислам?
Кирилл пожал плечами.
– Жена просила.
Семен Семенович усмехнулся.
– Вы не похожи на человека, который находится под каблуком у жены. Менять веру предков – большой грех, Камиль.
Кирилл поднял голову и мягко произнес:
– Однажды, – сказал он, – один человек умер и попал на суд к Аллаху. Аллах спросил его, заслужил ли он рай. «Конечно, – ответил этот человек, – я пять раз совершил хадж, и поэтому заслужил рай». «Нет, – ответил Аллах, – этим ты не заслужил рай». «Я пять раз ходил в джихад, – ответил человек, – и этим я заслужил рай». «Нет, – ответил Аллах, – этим ты не заслужил рай». Тогда человек опустил голову и вздохнул, потому что не знал, что добавить, а Аллах сказал ему: «Помнишь тот камень на дороге, который мешал путникам, и ты взял и оттащил его в сторону? Вот тем, что ты оттащил этот камень, ты заслужил рай». Я не думаю, Семен Семенович, что на том свете, если он есть, нас будут считать по количеству свечек или по количеству трупов. Нас будут считать по камням, Семен Семенович, и что-то подсказывает мне, что вам нечего будет предъявить.
Кирилл повернулся и вышел. Его чай остался нетронутым.
– Вот такой его ультиматум. Либо завод, либо война.
Кирилл Водров и Джамалудин Кемиров сидели, совершенно одни, в открытой беседке, нависшей над морем.
По случаю воскресного дня Джамалудин был в спортивках: на нем был ослепительно белый тренировочный костюм, белые, ни разу ни надеванные кроссовки, и белая кепка козырьком назад, из-под которой лез короткий черный волос.
Кирилл чрезвычайно редко бывал с Джамалудином один на один; Джамалудин вообще почти ни с кем не оставался наедине, если, конечно, речь не шла о каком-то особо кровавом приказе. В таком случае Джамалудин обычно оставался наедине с Хагеном.
Но сейчас даже Хагена с ними не было, они сидели вдвоем, и понятно, почему, – все-таки эти тридцать пять процентов принадлежали именно им, тридцать – Кемирову, и пять – Кириллу Водрову, – и им и предстояло решать. Судьбу собственных денег, как и собственных детей, не решают с чужих слов.
Даже маленького Амирхана, который играл со своим отцом, Джамалудин выпроводил из беседки. На полу у выхода стояла пара крошечных коричневых ботиночек, а посереди стола лежал брусок обоймы. Амирхан, по обыкновению, выпросил у отца его пистолет, – черный, чуть поцарапанный, с витой надписью из Корана, и Джамалудин разрядил ствол и отдал его мальчику.
Собственно, решать было нечего. Ставки были несоизмеримы. Если бы речь шла о национализации контрольного пакета только что выстроенного иностранцами предприятия, – что ж, это была б катастрофа. Но речь шла о частной доле, принадлежащей частным фондам, и эта доля могла быть передана в совершенно камерном порядке.
Конечно, это означало, что часть будущих доходов от завода уйдут из республики. Печально. Но не смертельно. Потому что останется завод, останутся зарплаты, товар и смежники, и более того, было ясно, что после того, как Семен Семенович получит пакет, он будет заинтересован в процветании республики.
Было ясно, что как только это произойдет, из республики выведут войска и вышвырнут Христофора Мао. Что Джамалудин получит карт-бланш, а проект – госгарантии, а это было немаловажно в ситуации, когда мировые финансовые рынки сокращались медленно, но верно, как шагреневая кожа, и когда те самые люди, которые еще недавно, смеясь, хлопали Кирилла по плечу и говорили, что для хорошего заемщика деньги всегда есть, теперь вдруг выражали озабоченность каким-то взрывами и терактами и спешно уезжали на переговоры о продаже собственных банков.
Собственно, рынки чувствовали себя так, что одно громкое слово Семена Семеновича могло бы поставить крест на всех будущих кредитах, и Кирилл только теперь в полной мере оценил тот факт, что Семен Семенович этого слова не сказал.
ebooksa