Кашлянув раз, Литуновский понял, что уже не остановится. Туберкулез вспыхивал в его организме, как не до конца потушенный торфяник. Затихал на время, давая возможность набраться сил, и снова начинал тлеть. Нельзя бегать, нельзя курить, нельзя заниматься тяжелой работой и плохо питаться. И тогда с туберкулезом жить можно. Плохо, но можно.
На то, чтобы остановить собачий лай, рвущийся из его легких, ушло минут десять. Так по крайней мере казалось ему. Это значит, что погоня стала ближе на сотню метров. Он понял еще одно, то, о чем, в пылу жажды бегства, не задумывался никогда. Пилотам военной авиации вручают перед полетом радиомаячок. Собьют штурмовик, пилоты катапультируются, и по сигналам радиомаячка их найдут. Спасут, если успеют.
У Литуновского тоже есть маячок. Но предназначен он не для спасателей, а для палачей. Туберкулезник, кроссирующий по лесу… В радиусе километра не нужно даже собаки, чтобы понять, где он находится.
До ручья около пятнадцати километров. До дороги – двадцать пять. Маршрут он знает, и все, от чего теперь зависит его свобода, в нем самом. Самое обидное, когда знаешь в тайге, куда идти, но на это нет сил. Как счастлив, наверное, странник, заблудившийся в лесу и услышавший родную речь. Он среди людей, он спасен.
Литуновский, если окажется среди людей, пропал. Теперь уже навсегда.
Он остановился, прислонился к стволу и сполз на землю.
Дотянулся губами до торчащего пука травы и скусил остатками зубов сочный, хрустящий стебель. Заячья капуста…
Она же – живая трава, она же – сайгачье молодило…
Литуновский втянул в рот несколько стебельков и вяло пожевал губами. Так и есть, заячья капуста – он укололся зубчиками листьев. Значит, нужно копать…
Листья тоже можно жевать, они рекомендованы против цинги, а если листья долго жевать, не глотать, перемешивая кашицу со слюной, то лучшего ранозаживляющего средства не найти. Корни сейчас слабые, неразвитые, но все равно это лучше, чем собирать землянику, коей усыпана маленькая поляна. Заворот кишок или диарея обеспечены на долгое время.
Стерев, как смог, землю с корешков, Литуновский поднялся на ноги, минуту постоял, слушая себя, и, когда все понял, всхлипнул.
Ноги, его ноги, ранее бывшие твердью его и силой, подкосились, как былинки. Он сел на землю, как китайский болванчик, и беззвучно завыл.
Трава, перемолотая редкими зубами, валилась из его рта, как из мясорубки. А он сидел и выл. Сначала это был неуловимый для слуха стон, потом он превратился в монотонный хрип, и через минуту в настоящий вой.
Он не пройдет эти двадцать километров. Он обречен.
И стало даже легче, когда он увидел, как над ним, разметывая в стороны кроны деревьев, завис «Ми-6». Его нашли. Вертолет стоял в небе прямо над ним, и из его двери уже вываливался длинный фал.
Знакомая открытая рампа зияла темнотой и была похожа на ворота СИЗО, распахнутые для приема гостей.
И стало легче на душе. Исчез целый ворох проблем. Когда же Литуновский увидел спешащих к месту небесной остановки Кудашева и троих из конвоя, улыбнулся.
Теперь спешить некуда. Небо с вертолетом перевернулось, и Литуновский вдруг почувствовал, что он находится вверху, а небо внизу.
– Стоп, стоп, – успокоил он сам себя. – Это неправильно.
И перевернулся на живот.