– Да хоть центурион. – Я презрительно ухмыльнулся. – Твое дело за чистотой следить? Вот и следи. Только для начала тебе не мешало бы собственную рубаху простирнуть.
Чувство, которое мы испытывали друг к другу, было взаимным. Оно называлось ненависть с первого взгляда. Перенести бы нас в первобытную эру, мы бы там уже бросились перегрызать один другому глотки. Преимущество цивилизации состоит в том, что люди, прежде чем убивать или увечить друг друга, всегда могут для начала обменяться мнениями.
– Мало тебе вчера вломили, писатель, – сказал капрал с сожалением и многозначительно огладил ребристую рукоятку дубинки, висевшей у него на поясе.
– Зря ты носишься со своей палкой, как с собственным членом, прапорщик. – Я умышленно переврал звание собеседника, догадываясь, что это совершенно выведет его из себя. Не мог же я вот так просто взять и врезать по обращенному ко мне подбородку с ямочкой лишь потому, что мне этого очень захотелось. Надо же соблюдать какие-то элементарные приличия, верно?
Но, как выяснилось, воинственного крепыша гораздо сильнее задело оскорбление его дубинки, потому что он немедленно достал ее и принялся то ли баюкать, то ли утешать ласковыми похлопываниями о ладонь.
– Я могу переломать тебе все кости, писатель, – предупредил он. – Возни с тобой будет немного, зато удовольствия – масса.
– Знавал я одного человека, который утверждал, что у него самые тяжелые в мире яйца. Но он их никогда прилюдно не взвешивал. Ты не из этой же породы, кадет?
Дубинка лениво взмыла в воздух. Я видел, что удар намечается не сильный, потому что калечить гостя без хозяйского приказа этот холуй не отважился бы. Он просто собирался меня слегка проучить. Выразить свое отношение ко всяким там умникам с хорошо подвешенными языками. Очень может быть, что он вообще замахнулся просто для острастки. Чтобы издевательски загоготать, когда я в страхе отпряну в сторону.
Наверное, он ужасно растерялся, когда я метнулся в совершенно противоположном направлении – прямиком к нему. А еще несказанно удивился, потому что чего-чего от меня не ожидал, так это крепкого дружеского объятия. Во всяком случае, капральская дубинка так и осталась зависшей в воздухе, когда он сам был обхвачен за туловище, резко приподнят над влажным после мытья полом и переставлен на полтора метра левее.
Там дожидалось его ведро, полное грязной воды. Угодив в него ногой, капрал ойкнул от неожиданности, хотя, учитывая окружающую температуру, вода вряд ли могла показаться ему слишком холодной. Не знаю, не пробовал. Внести ясность в этот вопрос мог только он сам, но его гораздо сильнее занимала нога, застрявшая в ведре. Пристукивая ведром об пол, капрал крутился на месте с проворством подвыпившего инвалида, затеявшего неуклюжую пляску под слышную только ему одному гармошку.
Единственным зрителем этого незатейливого шоу оставался я, потому что Денис Карташов исчез с недомытого поля битвы так стремительно, словно научился летать на своей швабре.
– Я убью тебя, писатель! – хрипло пообещал капрал, когда сброшенное ведро, подпрыгивая на ходу, покатилось прочь.
Это очень напоминало полузабытый шлягер профессора Лебединского, только тот апеллировал не к писателю, а к лодочнику. А сам капрал, стоящий посреди бурой лужи, больше всего походил на обмочившегося во время боя новобранца.
Я дал ему для исполнения угрозы десять секунд. Ровно столько потребовалось мне, чтобы закурить и выпустить в сторону противника первую дымную струю.
– Ты знаешь, где меня найти, хорунжий, – сказал я с расстановкой, когда стало ясно, что гладиаторские бои переносятся на неопределенный срок. – Но сейчас для тебя главное позаботиться о том, чтобы я сам тебя не нашел. Понимаешь, что я имею в виду?
Удостоверившись в том, что мое простенькое заклинание обратило противника в неподвижную и к тому же онемевшую статую, я повернулся к нему спиной и пошел прочь.
Секрет этой магии был прост. Нужно не столько знать волшебные слова, сколько уметь произносить их соответствующим тоном.
К Марку я заглянул по-соседски, без стука. Дверь не оказала ни малейшего сопротивления. Как и моя собственная, она не была оснащена ни замками, ни задвижками. По-видимому, предполагалось, что у гостей не должно быть никаких секретов от хозяина дома.
Марк возлежал на кровати животом вниз, почти голый, как будто приготовился к сеансу массажа. Вылитый римский патриций или древнегреческий эпикуреец. Лишь нелепые ажурные чулки нежно-розового цвета портили первое впечатление. Если бы они валялись на полу, то еще ладно, с их присутствием в комнате можно было бы как-то смириться. Но чулки были натянуты на кривые и волосатые ноги Марка и, должен признаться, шарма ему ничуть не прибавляли.
Он не обернулся на шум, и я совершенно не удивился такой апатии. На полу возле кровати стояли три опустошенные бутылки из-под вина. Не знаю, чем там решил побаловаться великовозрастный лоботряс, кисленьким или сладеньким, но устал он от этого занятия здорово.
ebooksa