Аравийский рейд

22
18
20
22
24
26
28
30

– Вижу. Перекушен, – отворачиваюсь к темному открытому настежь окну.

Шмаль с Сульдиным по-прежнему наседают, зато старпом почувствовал перемену и, вперив в меня колкий взгляд, молча ждет.

– Ладно, мужики, каюсь – виноват, – сдаюсь на милость следователей-самоучек. – Надо было срочно смотаться к знакомой бабе, вот и… свалял дурака с дизелем.

– Чего?!

– Куда смотаться?!

– К какой бабе?.. – слышится нестройный хор голосов.

Моряки обескуражены и переглядываются.

– К этой, – показываю на портрет, что красуется в рамочке на письменном столе.

В каюте повисает напряженная тишина.

Скобцев подходит к столу, подхватывает здоровой ручищей хрупкий портрет и с минуту вертит его, осматривая со всех сторон. Звонкий хруст – на пол летят останки деревянной рамки. Все напряженно ждут…

И вдруг крохотный объем моей «кельи» заполняется нарастающими раскатами смеха. Скобцев смотрит на обратную сторону фотографии и громко хохочет.

– Чего там? – первым не выдерживает Ишкильдин.

– Ты чего, Боря? – вторит Шмаль.

Старпом передает фото, и второй помощник медленно читает вслух:

– Аркадию на память от Жанны. Здесь тебя всегда ждет теплое море и моя горячая любовь. Не забывай и приезжай почаще! Новороссийск, 2007 год…

К смеху Скобцева добавляется смех Ишкильдина и Сульдина. Боцман трясет животом, издавая сиплые звуки, скорее похожие не на смех, а на лай потерявшей голос собаки. И даже я, глядя на них, начинаю улыбаться.

– Значит, к бабе решил завернуть? – вытирает старпом глаза платком.

– Так уж вышло, Борис Петрович. Обещаю: больше не повторится.

– Надеюсь, – подходит он ближе и вдруг резко выкидывает вперед руку.

У моей шеи щелкает лезвие выкидного ножа. Смех разом стихает. Сижу ни жив ни мертв, ощущая кожей острую холодную сталь.