Калымов схватил трубку, набрал номер. Что-то подчеркнул грязным ногтем в гроссбухе.
– Ладно, Пал Игорич, отправим сегодня. Раньше – не позже… Алло? Горбенко? «ЗИЛ»… э-э… 149 ВЗК. Пойдет на Кормиловку… Какие помидоры? Я щас твои помидоры отгружу! Вертай на исходную и к тринадцати ноль-ноль – к восьмым воротам. Оформи накладные на консервный. Да, капуста. Да, кондиция. Я сам улажу. Все.
– У тебя что, других машин нет? – вытрясая из пачки новую сигарету, полюбопытствовал Туманов.
– У «бычка» загородка, – Калымов со вздохом вытер лоб. – Будете как у Христа за пазухой, Пал Игорич.
– Вот и умничка, – похвалил Туманов. – И последняя к тебе просьба, раз ты такой ушлый. – Он вынул из кармана пачку сторублевок. – Даже две просьбы. Душ и прикид понаряднее. Сообразишь? Сердцем чую, Яша, остались еще в ваших северных провинциях толчки для богатых.
…Грузчики – потные дяди не первой свежести – играли капустой в пионербол. Матюги неслись на всю Кормиловку. Посматривая через щель в загородке, Туманов терпеливо ждал. Когда последний вилок улетел пушечным ядром в чьи-то простертые руки, «метун», оставшийся без дела, алчно обозрел кузов. Подергал дверцу загородки. Потом припал глазом к щели и стал зачем-то принюхиваться, свистя носопырками. Туманов едва удержался, чтобы не рявкнуть: «Пшел вон, козел!» (Эффект был бы поражающим.) Не узрев потенциальной наживы, грузчик покорябал серую щетину и нехотя выпрыгнул из кузова.
– Эй, шоферня, уе… на…!
Туманова сгрузили на краю станции, у заброшенного виадука. Невзирая на то что МПС опять, как и много лет назад, сделали режимной отраслью, а работников железных дорог перевели на жесткий график с десятичасовым рабочим днем, порядка не прибавилось. Количество подвижного состава уменьшалось. Пути изнашивались, технологии по обслуживанию полотна, наработанные к концу века, благополучно забывались, а малочисленные ремонтные бригады просто физически не успевали латать бреши, возникающие практически везде. В целом терпимо и без ЧП работали лишь службы, отвечающие за движение особо важных государственных грузов. И неудивительно – ФСБ курировала их со всем тщанием, а отвечали они главным образом головой.
Нижний пролет у моста был обрушен. Можно было, конечно, попытать удачи и пройтись по остову фермы, держась за уцелевшее ограждение, но в таком случае он привлек бы внимание местных ротозеев. Пришлось делать как все: снять кепку и нырнуть под пустые товарняки, запрудившие пристанционные пути.
На запасном, у красного семафора, томился пассажирский «Лена—Москва». По основной ветке пропускали воинский эшелон. Крытые брезентом платформы с лязгом неслись на запад. Караульные – солдатики в бушлатах, вооруженные модернизированными «АК-90» (откидной штык-нож, подствольник, магазин на сорок разрывных), – тоскливо пялились в убегающую из-под колес «гражданку». Знали пацаны, куда едут. Родине служить.
Туманов перебрался через пути, обогнул недостроенное здание депо и вышел на привокзальный пятачок, совмещенный с автостанцией. На остановке у будки «Соки-воды» теснилась кучка пенсионеров. В стороне двое военных без оружия курили папиросы и вели беседу. На доске объявлений чернело расписание. Оглядевшись, Туманов пересек пятачок.
Ближайший автобус до Омска отходил полпятого – через двадцать минут. Он углубился в заброшенный скверик, пристроился на лавочке. Нельзя ему мозолить глаза. Мужчина представительной наружности в городском одеянии посреди развала и полной провинциальной безнадеги не может не запомниться.
В автобусе говорили об урезанных нормах, о зарплате, о свиньях американцах. Не доезжая до вокзала, он попросил водителя остановиться. Разбитый «пазик» потарахтел дальше, а Туманов перебежал проспект Маркса и слился (без экстаза) с народом, возвращающимся с работы.
Последний раз он приезжал в Омск пять лет назад, вместе с Левой Губским. Близилось к завершению дело «межрегионалки» – группы братьев Казариных, специализирующихся на бандитизме с периодическим умерщвлением коммерсантов. Город сиял чистотой. Погода умиляла. Ломились магазины, реклама цвела и украшала, улыбались голенастые девочки. А за причалом голубел и искрился Иртыш – такой теплый, ласковый. Как ругали те времена! Как поносили окаянные власти – коммуняк, «дерьмократов», всех их присных, жадных, продажных! Как плевались вслед их «мерсам» и «роверам»! Как матерились и тихо зеленели от каких-то малосущественных финансовых кризисов, которые больше били по нервам, нежели по пресловутому жизненному уровню! А как ворчали при виде ценников с бесконечными нулями, перебирая в кармане мятые бумажки (с теми, кстати же, нулями), и все вдруг как-то забыли, что еще вчера в магазинах были голые полки, а сегодня вдруг появилось все!
«Мы живем точно в сне неразгаданном…»
Город производил впечатление взятого штурмом. Грязь, неремонтируемые дома. Отсутствие всяческой рекламы. Злое и нервное население. Из булочной напротив бывшей «Японской электроники» вился по тротуару хвост любителей хлеба. Типичная совдепия. Если не хуже. (Хотя и не хуже. Лучше длинная живая очередь, чем короткая автоматная.) За перекрестком в районе площади Серова, где раньше висел популярный «баксомет», Туманов свернул налево, нырнул в тоннель под низким акведуком и вышел на распутье. Первый же мужичонка с умученной физиономией на вопрос, как пройти к ПДМ – дорожным мастерским, устало махнул рукой – туда иди. Поблагодарив, Туманов направился к гостеприимно распахнутым воротам.
Контора, как и предполагалось, работала до семи. В кабинете зама по механизации было сыро и неуютно. Три стены напоминали изъеденный зноем солончак. Четвертую стыдливо закрывала карта железных дорог СССР.
– Здравствуйте, – сказал Туманов.
Бледный человечишко, худой и маленький, оторвал голову от разложенных на столе чертежей.
– Вы из Мукашино? – он слегка гундосил.