– О будущем?
– Глупо мечтать о будущем. Я мечтала о прошлом. О том, как сложилась бы моя жизнь, если...
– И что намечтала?
– Разное. Я могла бы стать звездой стриптиза: в детстве была очень застенчива и, когда гормоны забродили в крови, старалась побороть свою застенчивость очень рискованным, как мне тогда казалось, а на самом деле – невинным образом: переодевалась перед незанавешенным окном, зная, что мои соседи, мальчишка и взрослый мужчина, затаив дыхание, наблюдают за мной. Первый раз у меня получилось все случайно: я действительно торопилась в кино с подружкой, не задернула занавеску, разделась донага, стала выбирать белье...
– Ты уверена, что торопилась в кино? С подружкой?
– Зря иронизируешь! Мужчинам этого не понять! А женщина, даже если только она одна знает, что на ней надето исключительное белье, удобное, стильное, даже задрапированная в деловой костюм, будет и чувствовать себя, и смотреться иначе, чем... Ты понял?
– Да.
– Так вот, я заметила тогда, как дернулась занавеска в окне напротив... И – залилась румянцем. Я поторопилась одеться, но окно закрыть не посмела... И я поняла, почему. Мне вдруг стало невыразимо приятно. И когда вечером я вернулась домой, я проделала то же, только уже не торопилась: медленно разделась, повертелась нагишом перед зеркалом... И впоследствии проделывала это множество раз. Знаешь, потом занятно было разговаривать с тем мужчиной... А с мальчишкой – так просто забавно... Словно оба они обладали каким-то тайным, сокрытым от меня знанием и не подозревали, что эту тайну я создала сама и потому на самом деле владею ею только я одна. И это приносило ни с чем не сравнимое чувство особой власти над ними обоими, власти греховной, но оттого еще более притягательной. – Бетти взяла сигарету, прикурила, выдохнула. – А еще я мечтала быть бортпроводницей, мне нравилась форма, и хотелось побывать в разных-разных странах; уже тогда у меня были способности к языкам. А еще – я могла бы стать психоаналитиком; но врачебное сословие по-прежнему предубежденно относится к женщинам в своей среде; пациенты – тоже. Особенно это касается психиатрии.
– Тебе будет о чем потолковать с Люсей.
– Вот ее машина!
Мечтательной девушки – словно не бывало. Рядом сидела готовая к прыжку пантера. Ну, если Бетти – пантера, то Людмила Кузнецова – медведица. И по комплекции, и по хватке.
Мы катили за Люсей прочь от Саратоны.
– Она едет за город, – сказала Бетти. – Там есть особняк; вернее, даже не особняк – особая территория: парк, в нем дворец в мавританском стиле и множество всяких-разных строений. Наверное, есть и костюмерная, и декораторская. Эдакая киностудия в миниатюре. Только там ничего не снимают. Играют вживую.
Не знаю, что там прочла психолог Кински на моем каменном лице, но добавила:
– В самом «Замке» ставят только самое простенькое. А на территории все остальное. – Она помолчала, добавила: – Очень дорогое удовольствие. Очень, – улыбнулась двусмысленно, закончила: – Наверное, оно того стоит.
– Еще бы, – отозвался я. – Раз заказчики платят жизнью.
– Вот это мы и должны выяснить у твоей русской, – ожесточенно, почти не размыкая губ, произнесла Бетти.
А меня интересовал один вопрос: что сталось с Хусаиновым? Лежит и приходит в себя в одной из бесчисленных комнат «Замка снов»? Или – на конспиративной квартире барона Данглара? Или – у «защитников ислама»? Или – под полутора метрами земли где-то на западе острова? Или под полумилей соленой воды Атлантики?
Я бросил взгляд на Бетти. Лицо ее сделалось сосредоточенным и отрешенным настолько, что казалось напрочь лишенным всякой женственности. Боец, да и только.
– О чем вздыхаешь, Дронов?
ebooksa