Кваzи

Были, конечно, пансионаты и дома престарелых, были. Некоторые ужасные, некоторые приличные. Однако попадали туда в основном одинокие, тяжелобольные, алкоголики, бомжи. На людей, которые отца или мать отправили в дом престарелых, смотрели как на конченых подлецов.

Но после катастрофы всё изменилось.

Одно дело – жить со старыми родителями, которые могут в любой момент умереть от старческих хворей. Совсем другое – жить со старыми родителями, которые могут среди ночи тебя загрызть.

Да и у соседей отношение к одиноким старикам-старушкам резко поменялось. Старичок, который сварливо ругается, если ты куришь на балконе и дым несёт в его окно – это неприятно. Старичок, который может наброситься на тебя в подъезде и начать жевать, – совсем другое.

Стали выпускать и внедрять браслеты с датчиками пульса и сим-картой, посылающие сигнал в полицию. Но браслеты сбоили, особенно у старых людей, которым они и были нужнее всего. Старики забывали их заряжать. Или, сняв на зарядку, забывали надеть обратно. Или подсовывали под браслет тряпочку, чтобы «руку не натирал», прикрывая датчик. Кто-то отказывался по религиозным соображениям – да-да, нашлись толкователи, заявившие, что в мире идёт апокалипсис, а браслеты – те самые «метки зверя», которые носить ни в коем случае нельзя. Техника тоже оказалась небезупречной. Массово шли ложные срабатывания, а в случаях по-настоящему важных – сигнал в полицию не приходил или приходил слишком поздно.

Я не сомневался, что рано или поздно ситуацию с браслетами дожмут. Причём не только для стариков, для всех. Отработают надёжную технологию. Воспитают сознательное поколение. Быть без браслета – будет более постыдно, чем прийти в театр без штанов.

Впрочем, если в двадцатом веке нудисты упорно отстаивали своё право ходить голыми, так и в двадцать первом были и будут те, кто откажется носить браслет-сигнализатор.

Но пока ситуация отличалась полным сумбуром.

Ношение браслетов рекомендовалось всем, настойчиво рекомендовалось женщинам после пятидесяти, мужчинам после сорока пяти и людям опасных профессий. С семидесяти лет оно считалось обязательным (но по факту большинство снимало браслет, едва войдя домой).

Стариков, живущих в семьях, по большей части запирали в их комнатах на ночь. (Это даже обыгрывалось в комедиях и телешоу – вроде закрытой бабульки, которой ночью приспичило в туалет, она начинает ломиться в дверь, а перепуганные родные вызывают полицию.)

За стариками, живущими отдельно, стали внимательнее следить соседи. В чём-то это даже было к лучшему, в процессе проверки и в магазин могли сходить, и поговорить.

Ну и пансионаты для престарелых.

Может, мы и не догнали по их числу Америку, где доживать свой век в доме престарелых – давняя практика. Но пансионатов стало ощутимо больше. И качество жизни в них улучшилось. Все теперь понимали, что это вполне реальная перспектива для каждого, да и контингент стариков стал не прежний – одинокий и заброшенный, – их навещали бодрые молодые дети и внуки, всегда готовые устроить скандал или обратиться в надзорные органы.

Но я бы всё-таки понял, взбунтуйся старики в пансионате из-за плохого ухода, невкусного питания или грубости персонала. А вот бунт с требованием эвтаназии…

– Чем угрожают-то? – спросил я.

– Массовым самоубийством, конечно, – ответил Михаил. – Чем они ещё могут угрожать.

– Я боюсь показаться жестоким, – сказал я, – но та ли эта вещь, которой они могут угрожать? В конце концов, окружить этих «Хохотушек-разбойников» кордоном и подождать. Родственников попросить прийти, поговорить с ними. Каждый человек сам решает, что делать со своей жизнью. Не полицейский вопрос!

– Они персонал удерживают у себя, – пояснил Михаил. – Стариков там сотни две. И человеческого персонала – под полсотни. Врачи, медсестры, санитарки, нянечки. В основном женщины. Два охранника.

– Вредное какое старичьё, – согласился я. – Но зачем там нужны мы?

– Почерк не кажется знакомым? – спросил Михаил.