– Принеси мне завтра ирисы.
«Ирисы?» – Голландец ошеломленно поднял брови.
– Я очень люблю ирисы, юноша. Меня зовут Ирида Максимовна. Тебе это о чем-то говорит?
Голландец покачал головой.
– Ирида – богиня, посланница богов с Олимпа. Она сходила по радуге на землю, поэтому слово «ирис» в переводе с греческого означает «радуга». Теперь понял, бестолковый юноша?
Голландец поднял голову и из прихожей проник взглядом в комнату. Та часть ее, что была видна из проема двери, продолжала светиться ярким светом.
Поднявшись, он вздохнул, изобразил ладонями маленький фейерверк и снова вздохнул, разведя руки в стороны.
– Я знаю, что они давно отцвели… – Она хитро прищурилась, отчего ее лицо покрылось сеткой морщин. Протянула Голландцу сложенный вчетверо листок из ученической тетради и пробормотала: – Ирисы можно украсть в холле ботанического сада…
Потрясенный до того, что пронизывающий ветер и секущий глаза дождь он почувствовал лишь перед домом, Голландец решил к старухе больше не ходить. Но утром, едва почувствовал себя в новом дне, понял, что пойдет. Ему нужен был проникающий в него свет. Запах свежести, в котором присутствует едва ощутимый привкус масляных красок, пропитанные светом предметы в квартире, голос старухи и ее уверенный взгляд. Едва дождавшись окончания занятий, он пошел к ботаническому саду и по дороге думал, почему такой силой наполнены глаза этой женщины, такой энергией, и почему так ярко выглядят они рядом с непримечательными глазами Ведьмы.
Срезав перочинным ножиком три ириса так осторожно, что даже не стряхнул с них росы, Голландец понял почему. Ведьма боялась цвета. Он не вселял в нее жизнь. Оттого ее глаза были не приучены к свету. Откуда взяться ярким цветам в ее взгляде, если она никогда не нанесет хром на картину, не заглушив его предварительно охрой… Цвет не впитался в ее взгляд, он не поселился в глазах…
Он пришел к старухе, когда та уже лежала в гробу.
– Ночью, ночью умерла, – отгоняя Голландца как муху, торопливо объяснила ему одна из бабок в квартире. – Неча здесь ходить, тревожить… Картины она музею отписала, квартира государственная. Так что неча.
На третий день ее хоронили. Он не пошел на занятия. Когда могильщики зарыли гроб и шесть бабок – вся прощальная процессия, разбрелись по домам, сам не понимая зачем, он просидел у могилы до обеда. А потом положил на пахнущий пашней холмик три завядших ириса и, подняв воротник куртки, ушел.
Три ириса пролежали на могиле до вечера. И вскоре цветки один за другим утащил ветер.
Он потерял cто двадцать минут бесценного времени. Куда ехать? Мысли двигались только в одном направлении – Лебедев. Ну не может, не может никто больше взять картину! Слова капитана подтверждали правильность хода его мыслей. Все похоже на дело рук Лебедевых прислужников. В тех двух, что встретили его у Большого, безошибочно угадывались пенсионеры от Конторы. Ближе к закату карьеры сотрудники госбезопасности любят обращаться в советников по вопросам безопасности тех, кого на подъеме карьеры давили как кроликов. И вели эти пенсионеры Голландца по Москве профессионально – не придерешься. Не к кому. И не к чему. Ни картины, ни пенсионеров.
Телефон подал голос и завертелся на пассажирском сиденье. Соня?
Он схватил трубку и в запале выдохнул:
– Да?
– Как дела, оформитель?
Не веря своему уху, Голландец посмотрел на экран. На нем высветились какие-то цифры, он впервые видел их сочетание, но голос узнал сразу. Этот вальяжно-мычащий, как у начальников районных ГИБДД, голос принадлежал сотруднику военкомата – поздней любви Сониной мамы. Мерцающему мужу, как окрестил его после первого же знакомства, догадавшись, что к чему, Голландец.
ebooksa