Горят как розы былые раны

– Кто же уполномочил вас запирать не укравшего и сантима человека в клетку для зверей?

Посерьезнев, комиссар сделал вид, что вопрос ему не понравился. Вопрос ему действительно не понравился, и он мог бы вид не делать. Но так уж получилось.

– Здесь ожидают решения не только воры.

– Кто же еще?

– Не контролирующие себя и тем опасные граждане Франции.

– Не они ли взяли в свое время Бастилию?

Деланье поморщился, снова вынул платок.

– Уж не революционер ли вы, господин Ван Гог?

– Я художник. Но если вы не приведете ко мне доктора Рея прямо сейчас, я превращусь в вашего личного врага. Хотите иметь меня в качестве врага?

– Вы признаете, что утром третьего мая одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года напали на детей на улице Кавалерии?

– Нет, не признаю.

– И вместе с тем просите накормить вас?

Винсент вновь появился из темноты. Его заострившееся за последние недели, покрытое оранжевой щетиной лицо засветилось на фоне темноты так неожиданно, а глаза в окружении темных пятен век были так выразительны, что Деланье покрылся потом. «Он сведет с ума кого угодно», – пронеслось в его голове.

– Я не просил вас меня кормить. Я всего лишь сказал, что вы не делаете ничего, чтобы привлечь к себе внимание человека, от которого чего-то ждете. Попробуйте смешать желтый с голубым в надежде получить малиновый. А это все равно что требовать от меня хорошего расположения, посадив в клетку и моря голодом. Направляясь в бордель, вы никогда не попадете в храм, мсье Деланье. Запомните это.

В комнате помимо пыли запахло сгоревшим маслом. Причиной тому стал, видимо, Деланье, который вдруг соскочил со стола и стал ходить по комнате, разгоняя воздух. Винсент сначала пытался слушать его, потом просто наблюдать, но из-за того, что ему хотелось есть и кружилась голова, он вынужден был закрыть глаза. Когда он работал и был поглощен только видами окрестностей, голод отступал. Едва почувствовав его приближение, Винсент тотчас закуривал или делал несколько глотков абсента прямо из бутылки. В желудке раздавалось возмущенное урчание, но, получив тепло, организм на некоторое время засыпал. Здесь же, с тоской думая о том, что будет дальше, он был не в силах управлять желудком. Его сдавливало, Винсенту казалось даже, что ребра выкручивают его, и тогда появлялась тошнота и он ощущал приближение дурноты. Что бы ни говорил комиссар, казалось Винсенту, ничего в защиту его он не скажет. Пока задержанному плохо, полиция будет всегда на высоте. Ван Гог открыл глаза лишь тогда, когда услышал:

– «Отпустите меня», – говорите вы мне, но как я могу это сделать, если более пятидесяти добропорядочных граждан, проживающих на улицах Кавалерии, Бу-Д’Арль и Риколетт, а также прохожие на площади Ламартин, немало вас знающие, подали мэру петицию с требованием запереть вас под замок и не выпускать?!

– Что? – переспросил Винсент, думая, что ослышался.

– Вы все прекрасно расслышали! – вздохнул покрасневший Деланье. – На днях перевыборы, как вы думаете, мэру хочется ругаться с таким количеством избирателей? А сколько человек не подписало письмо, но думает так же? Лишиться нескольких сотен голосов из-за проявления доброго начала к человеку, который ходит по городу как тень и бросается на людей?

Винсент встал, взялся за прутья. Отяжелевшие ноги ответили ему нервным щекотанием затекших мышц.

– Так вот почему я здесь на самом деле… По доносу добропорядочных граждан Арля!