На ночь Юрка-сирота устроился в сарае, в одном из гробов, которые директор завез для умерших больных. Он предавался мечтаниям о счастливой жизни. В детском доме много ходило разных историй о бывших воспитанниках, которые сумели стать богатыми, знаменитыми или просто крутыми. А один воспитатель им все время говорил: «Вам всем крупно повезло. У вас никого нет, ни мамочки, ни папочки, как у ваших сверстников. Зато у вас есть жизненная энергия: вы, как голодные волки, более агрессивны, целеустремленны, настойчивы. И вы будете бороться за свой кусок жестоко, беспощадно и неутомимо…» Этот воспитатель был горьким пьяницей, неудачником, все дети любили его и в душе жалели… И Юрка, как никогда голодный и целеустремленный, лежа в гробу, вдруг почувствовал, как его переполняет жизненная энергия. Он понял, что никогда не найдет счастья в сумасшедшем доме — там, где поселилась печаль, его быть не может. И как только нормализуется жизнь — он уйдет. Возьмет котомку и пойдет шагать по просторам — туда, где нет войны. Потом он снова мысленно возвращался к Маше, смотрел вверх, видя в кромешной тьме ее улыбающиеся грустные глаза… «Как быстро и нелепо может оборваться человеческая жизнь…» — печально думал он. Вдруг ему почудился не то шорох, не то скрип. Он прислушался, пытаясь понять природу звука, несомненно, рожденного среди штабелей гробов. Дверь была закрыта и приперта доской, зайти никто не мог. Юрка тихо приподнялся, нащупав свой нож. Снова откуда-то сверху раздался тихий шорох, будто что-то настойчиво сдвигали.
— Кто здесь? — испуганно прошептал он, поспешно вытащил спички, зажег огонь.
В неверном свете, среди пыльных слоев паутины, Юрка увидел, как медленно сдвигалась крышка самого верхнего гроба. Он помертвел от ужаса, и крик, рванувшийся из глубин его обомлевшей души, прозвучал как жалкий хрип.
— А! А-а! Ай!..
Из гроба на него в упор глянули безумные горящие глаза, и тут же крышка с грохотом захлопнулась, а из-под нее раздался приглушенный визг:
— У-у-ю-юй!..
— Кто ты? — успел крикнуть Юрка, прежде чем догорела спичка.
Ответ прозвучал загробно и, как показалось ему, жалобно:
— Я — Петя!
— Какой к черту Петя? — выкрикнул Юрка, чувствуя, как постепенно из области пяток всплывает его сердце.
Он снова зажег спичку. Откуда-то снизу потянуло могильным ветерком. Отражение огонька заплясало на лакированной крышке. Из-под нее глядело черное лицо, на фоне которого мертвенно белели зубы.
— Ты что там делаешь? — уже резче спросил «мертвеца» Юра.
— Живу… — ответила голова, по-прежнему глядя выпученными глазами.
И тут Юрка стал потихоньку «врубаться».
— А ну вылазь оттуда!
— Не вылезу!
— Ну как хочешь. У меня тут гвоздики и молоточек есть… Крышечку приколотим, и сиди себе там на здоровье.
Юрка решительно вылез из гроба, сделал вид, что ищет молоток. Нервы у соседа не выдержали. Он с грохотом сбросил вниз крышку, осторожно слез со штабеля из гробов. Перед Юрой предстал известный поджигатель по кличке Пиросмани. Лицо его закоптилось до неузнаваемости. После грандиозного поджога он, как и водится среди пироманьяков, испытывал сложное чувство восторга и одновременно раскаяния. Впрочем, второе было достаточно напускным.
— Я виноват! — воскликнул Пиросмани и ударил себя по щеке. Потом он принял позу наказанного ребенка и выдавил: — Мне не хотелось это делать, но я не смог удержаться.
Юра убрал доску, открыл дверь, крепко ухватил больного за ухо, вывел во двор. В предутренних сумерках дом казался внезапно умершим гигантом.