— И два! — словно нехотя произнес Автандил.
Руки послушно исчезли.
— Теперь я Главный Иерарх. Вы должны меня слушаться. Лучшие, старательные будут у меня поощряться, получать вкусную еду и новые халаты… А сейчас, — снова возвысил он голос, — слушай первый исторический Закон «О Свободе»… «Параграф 1-й. Все — свободны. Параграф 2-й. При отсутствии Свободы считать, что она есть. Параграф 3-й. Лишение индивида Свободы — это высшее проявление Свободы волеизлияния».
Среди депутатов пошло брожение. Одни считали, что стали свидетелями появления небывалого в истории человечества Закона, другим же казалось, что непонятные формулировки двух последних параграфов нужно отменить, чтобы не заставлять массы мучительно напрягать голову.
Пока они спорили, Автандил приказал Сыромяткину и Зюберу принести по два ведра воды. Депутаты было уже сцепились, но тут с трибуны на них хлынули водные потоки. И спор счастливо угас.
— Заболтаете мне реформы, — сурово молвил Автандил и погрозил пальцем.
К вечеру гимн был готов. Сыромяткин нашел Автандила, потащил его на трибуну, чтобы тут же обнародовать. Но Иерарх осадил ретивого поэта:
— Куда без цензуры?
Сыромяткин спохватился, сокрушенно закивал, они ушли в дальний угол плаца, где Автандил разрешил взять себя под руку и произнести новорожденные стихи. Поэт откашлялся, почесал нос и признался:
— Наверное, не очень хорошие получились…
— Валяй! — позволил Главный Иерарх.
И Сыромяткин стал декламировать.
— Последняя строка три раза, — скромно добавил Сыромяткин.
— Хорошо, ай, хорошо! — Цуладзе смахнул что-то из уголка глаза. — Пронял, стервец, пронял! Особенно про солнце прекрасно, про дорогу счастья, про тернии правильно, что весело смеемся — очень здорово, про победу хорошо, а то, что хочется крикнуть «ура» — вообще замечательно. Боевая песня… Очень своевременная вещица. Только никому не говори, что так быстро ее написал, будут спрашивать — скажи, что писал ее всю свою жизнь.
Иерарх взял поэта за плечи, крепко сжал и расцеловал в щеки.
— Вот только «довел всех нас» — сказано нехорошо, люди неправильно поймут. «Привел всех нас», — вот как надо! — мягко прищурившись, заметил Главный Иерарх.
Сыромяткин порозовел от удовольствия, залепетал благодарные слова о высокой оценке его скромного труда, он непременно поправит это каверзное словечко… И в лучшие годы никто и никогда так не хвалил стихи члена Союза писателей Сыромяткина.
Каждое утро Главный Иерарх по традиции собирал народ на стадионе и потрясал своими замыслами.
— Мы будем воссоединять территории, — говорил он, наслаждаясь каждой своей фразой. И дело было, конечно, не в благозвучии, а в энергетике смысла. — Мы снесем все заборы и препоны и расширим наши земли. Нам необходимо пространство. И мы его завоюем!
Тут же охранники принесли лопаты и стали отбирать из толпы наиболее работоспособных. Набралось около сорока человек. Автандил спустился с трибуны и подумал, что устойчивое однообразие ведет к постепенному затуханию. Инерция — это умирающее движение, а сейчас важно не останавливаться.