— Всем спасибо, — поблагодарил Автандил и, вытащив зеленую американскую купюрку, помахал ею, как флажком. — Кто знает, что это такое, подойти ко мне!
Собралось около двадцати человек. Цуладзе каждого подзывал на трибуну и тихо вопрошал о назначении дензнака. Правильно ответили лишь двенадцать, в том числе Зюбер. Он сказал:
— Доллары… Хорошо! — И улыбнулся.
Автандил объявил, что сейчас всех будут кормить — они заслужили еду своим старанием, двенадцать же избранных после трапезы пойдут на консилиум. Ученый Сыромяткин, который знал много хитрых словечек, спросил, кто же этот больной, по поводу которого они собираются. Автандил ответил, что больна система.
На ужин всем дали кашу. Зеленую массу съели с гулом одобрения. После чего наступило время сонного оцепенения.
Консилиум начался в поздний час под старой липой. Автандил созвал на него главврача Карима, старшую медсестру Анну, представителя творческой интеллигенции поэта Сыромяткина. Присутствовали и двенадцать избранных, которых Цуладзе мысленно окрестил депутатами.
Он уселся на расшатанный стул, вынесенный из казармы. Рядом на табуретках устроились заметно помрачневший Карим, взволнованный Сыромяткин и умиротворенная Анна, которой Автандил достал откуда-то почти новый халат. Депутаты расположились на траве.
Цуладзе любовно застегнул пуговку на краповом пиджаке, еще утром купленном на базаре, пригладил волосы и, выпятив подбородок, произнес:
— Уважаемый консилиум! Господа депутаты! Прежде чем начать заседание, прошу почтить память трагически сгоревшей клинической больницы и жертв пожара минутой молчания…
Он сделал красноречивый жест рукой — и все поднялись с насиженных мест.
— Благодарю вас… Итак, наш консилиум, на котором собрался цвет бывшей клиентуры лечебницы, представляют главврач Карим, старшая медсестра Анна и представитель творческой интеллигенции поэт Сыромяткин. Здесь также присутствуют здоровые силы контингента больницы — депутаты, избранные руководящей волей большинства… Эти люди, несмотря на подломивший их недуг, сумели выделиться среди больничной массы, в короткий срок показали недюжинную мудрость, способность к аналитическому мышлению и даже к адекватному восприятию окружающей среды.
Автандил вытер пот со лба. Внутри все клокотало, словно в топке реактора, он чувствовал в себе чудовищные силы. Маленькое загаженное поле для пинания мяча станет для него полем решающего сражения за людские души.
— Мы станем людьми новой генерации. Мы разработаем Программу Счастья, да, будет и такое. Мы сочиним свой Гимн. Мы учредим свои награды, мы построим светлый дом, имя которому «Свобода. Равенство. Братство».
На следующее утро, до приема пищи, Автандил приказал депутатам собрать больных на стадионе. Они поспешно бросились выполнять распоряжение. Когда все молча сгрудились вокруг трибуны, Цуладзе подумал: «Стоят, как бараны, ждут чуда». Орлиным взором он окинул собравшихся и будничным голосом сообщил:
— Объявляю выборы Главного Иерарха.
Он тут же пояснил, что больницы нет и не будет, что она символ тоталитаризма, позорная и жалкая страница в биографии каждого, которую надо наконец перевернуть. И поэтому он снимает с себя обязанности директора клиники и возлагает новые, более ответственные и судьбоносные.
— Завтрак стынет! — вякнул кто-то из толпы.
Автандил не отреагировал, он знал, что очень скоро заткнет всех болтунов.
— Кто «за»? — выкрикнул он необычайно громко, словно центурион перед легионом.
Стая птиц с гвалтом снялась с пыльной липы. Цуладзе проводил их задумчивым взглядом и, когда опустил голову, увидел вместо лиц поднятые руки. Лица, правда, тоже были, но какие-то скукоженные, превратившиеся в одну морщинистую массу.