– Ничего. Обидно всю жизнь было – у многих молодых людей есть машины, а у нас – нет. Собирались покататься, а потом вернуть машину на место, а пистолеты сдать в милицию.
– Почему вы убили милиционера? Почему так ожесточенно сопротивлялись при задержании?
– Все от испуга. И я, и Ванька с детства милиции боимся. Я себя не контролировал, стал почти безумен.
– Невменяем, – поправил его Геннадий.
– Правильно. Само получилось… Почему вы ничего не записываете, гражданин следователь?
– А что записывать?
– Как – что? Я вам четко объясняю – при моем задержании я был невменяем, в состоянии психического аффекта, вызванного страхом перед милицией и перед пенитенциарной системой вообще, и не соображал, что делал.
– Игошин, если я запротоколирую эту лабуду и подошью ее в ваше дело, вас на зоне вэвэшники задавят. Или еще хуже – переведут в «опущенные». А ближе к окончанию срока вас повесят или кастрируют, и вы умрете от потери крови…
– Опять вы меня пугаете, гражданин начальник.
– Гражданин следователь… Как я понимаю, говорить сегодня вы не намерены.
– Отчего? Давайте поговорим. В камере скучно.
– Что было в сумках?
– Каких? – напрягся Игошин.
Геннадий мгновенно уловил это напряжение. Ага, он был прав – именно сумки здесь самое главное.
– Которые вы спрятали в заброшенном квартале.
– Не знаю ничего о сумках. Кто вам сказал, что у нас были сумки?
– Сотрудники ГИБДД. Они видели – вы и ваш подельник, отстреливаясь, покинули машину, держа в руках по объемной спортивной сумке.
– Им пригрезилось. Мало ли, что с испугу покажется. Думаете, им не было страшно нас ловить?
– Если и было, то не до такой степени, чтобы жопу с пальцем спутать.
Игошин никак не отреагировал, а Геннадий вдруг задорно улыбнулся и сказал: