Он вошел в кухню, ожидая увидеть Машку, смотревшую телевизор, но ящик бубнил сам по себе – внучки на кухне не было.
Андрей Андреевич налил в высокий стакан вишневого сока из пакета, немного разбавил его водой, чтобы не был таким сладким, жадно выпил несколькими глотками и вернулся в гостиную. Машка сидела за компьютером, увлеченно читая его рукопись о распутной баронессе.
Она обернулась и, словно оправдываясь, пояснила:
– Пока ты гулял, решила полюбопытствовать, что ты пишешь. Ну, дед, ты и извращенец!
Это заявление внучки поразило Андрея Андреевича до глубины души и заставило улыбнуться. Медленно опустившись на диван, он сказал с напускной суровостью:
– Это ты так деда родного величаешь?!
– А как еще тебя величать после чтения такого опуса?
– Дожил, внучка старым извращенцем зовет, – усмехнулся он.
– Не старым, а просто извращенцем. Такое накатал, уши аж покраснели от выкрутасов твоей баронессы.
– Я хотел денег подработать, чтобы ты себе свадьбу нормальную справила!
– Да? Здорово! Ты самый великий извращенец планеты, дедуля! Я тебя очень люблю! А что дальше не пишешь?
– Плохо себя чувствую… – солгал Андрей Андреевич.
Какое теперь имеет значение, будет он писать или не будет? Это никому не нужно. Никому.
– Что отец про меня сказал? – спросила Машка.
– Ничего.
– Про меня ни слова? – обиженно уточнила она.
– Нет.
– Вот гад!
Наутро, еле продрав глаза после бессонной ночи, Геннадий решительно взялся за дело – повел наступление по всем фронтам. Своего помощника Реброва вместе с Одоевой Геннадий отправил к вилле Ондатра следить во все глаза: кто въезжает, кто выезжает из бандитской «малины»; особенно было указано уцепиться за «БМВ» с номером 666 и проследить водителя. Что Саша Семенов появится у Ондатра, сомнений не возникало. Сам же взял скоросшиватель с делом Игошина и направился в СИЗО на «беседу» с преступником. Каузина сегодня на работу не вышла, позвонила, что «приболела». Геннадий не настаивал – пусть отлежится, вчерашнее разоблачение напрочь выбило ее из колеи.
Игошин сидел на стуле, сверля взглядом пол. Раскаиваться и признаваться в своих грехах он, как и прежде, не собирался.