Суздальцев чувствовал остановившееся время, в котором копились все предшествующие годы, часы и минуты. Та деревенская горенка, из которой он вышел, оставив на кровати молодую спящую женщину, и с крыльца пахнул на него ночной аромат черемух, и по всем оврагам, по всем окрестным опушкам свистели соловьи. Та растворенная печная дверца, за которой пламенели поленья, словно волшебный город с золотыми дворцами и храмами, и он ловил лицом восхитительный обжигающий жар, смотрел, как сыплются угольки, и летучее пламя лижет полосатый цветной половик. Внезапный приезд в деревню мамы и бабушки, их горькие взгляды, которыми они осматривали его убогий быт, латаный полушубок, висящее на стене ружье, и он показывал им стопку исписанных листов, объясняя, что он странник, разведчик, выполняет одно, на всю жизнь, задание.
Герат вдалеке слабо освещал небо, звезд над ним было меньше. Завтра он пойдет в незнакомый город для встречи с агентом, и встреча их будет опасной, а надежда на успех минимальной. Но он, офицер Генштаба, пойдет выполнять задание, которое было малой частью, другого, длинною в целую жизнь.
— Простите, товарищ подполковник, можно вас попросить? — к нему обращался солдат, доселе молчавший, с тонким милым лицом, пушистыми бровями над синевой глаз, в которых отражался огонь лампадки. Его руки вылезали из коротких рукавов, и пальцы, перепачканные железом и смазкой, казались хрупкими, гибкими.
— О чем? — спросил Суздальцев.
— Понимаете, мы с мамой живем вдвоем. Она работает в книжном киоске. У нее очень больное сердце. Когда я попал в Афган, я написал, что служу в Монголии. Но ведь надо ей письма писать, а я не знаю, какая страна Монголия, какие там люди, дома. Не могли бы вы рассказать?
— Тебя как зовут?
— Маркиз! — ответил за него рыжеголовый. — Марков, а зовем Маркизом.
— Ну, садись поближе, Маркиз. Расскажу тебе о Монголии.
Он стал рассказывать о пустыне Гоби, о войлочных юртах, о длинношерстых яках, о синих горах, покрытых изумрудными лиственницами, в которых весной неумолчно кричат кукушки. Солдаты слушали зачарованно о буддийских монастырях и таинственных ламах, как в детстве слушают сказки.
А у него вдруг слезный, похожий на всхлип вздох, страстный, больной порыв, похожий на мучительное озарение. Острое, до дна, ощущение их судеб, их жизней, от рождения до смерти. И своей с ними связи, и своей перед ними вины, и своей и их беззащитности. И от этого немота и близкие слезы. Он встал, отошел в темноту, к корме боевой машины, боясь разрыдаться.
Вблизи в темноте зашипело, засвистело. Брызгами, струями, тугим фонтаном, ярким букетом ударили ввысь зеленоватые трассы. Взорвались в вышине и повисли. Осветительные мины закачались на невидимых парашютах, заливая степь, боевые машины, сидящих солдат призрачным светом. Медленно опускались, оставляя зыбкие курчавые дымки.
— Давай, мужики, на боковую! Завтра дел много!
— Ты, Маркиз, боекомплект хорошо уложи. А то в прошлый раз замудохался.
Солдаты, забыв о Суздальцеве, расходились по машинам. В степи полыхнули фары. Это возвратился на броневике комбат Пятаков. Отвез Суздальцева в расположение полка.
Глава девятая
Агент Фаиз Мухаммад — «источник», как называл его Суздальцев, — назначил встречу на гератском рынке, в гуще толпы, где их свидание пройдет незаметно. Переодетого в афганский наряд Суздальцева Пятаков доставит на пустое шоссе в окрестностях города, а оттуда Достагир переправит его в Герат, на рынок. В случае если информация о ракетах окажется достоверной, бронегруппа Пятакова подберет Суздальцева, и они проведут молниеносную операцию в городе по изъятию «стингеров».
— Петр Андреевич, послал бы лучше меня. Зачем тебе дыркой в голове рисковать. А, подполковник? — Конь в утренних сумерках пил воду из носика электрического чайника. В этих небрежных словах, в чмоканье и бульканье Суздальцеву почудилось нарочитое непочтение, неверие в его профессиональные качества, тайный намек на неспособность Суздальцева добиться результата. А также тонкое уличение в трусости, предполагавшее в нем готовность переложить риск операции на голову подчиненного. — Ей-ей, Андреич, лучше бы я поехал.
— Останешься с Пятаковым. Поддержите меня бронегруппой, — сухо ответил Суздальцев, направляясь к дверям, прихватив на ходу пистолет.
В разведотделе, раздевшись, он облачался перед зеркалом в афганское платье, стараясь добиться максимального сходства с афганцем. Погрузил ноги в просторные, землисто-белые шаровары — партуг, перетянув на бедре тесемку. Долгополая, навыпуск рубаха — камис, приятно холодила голое тело. Просунул руки в вольную, без застежек безрукавку — садрый, в которой было свободно плечам. Надел узкую в талии, из легкой ткани куртку — куртый. Не сразу удалось запахнуться в пышное, бледно-голубое покрывало — шарый, и он несколько раз широким жестом перебрасывал его через плечо. Натянул на голову шерстяную тюбетейку с продернутой золотой нитью. Сверху, придерживая светлую ткань, возложил чалму, пышную, с небрежно-изящными складками. Сунул в сандалии босые стопы, пройдясь взад-вперед перед зеркалом, стараясь воспроизвести походку афганцев — чуть ссутулясь, со сдержанными взмахами рук. Укрепил под мышкой кобуру с пистолетом и покинул комнату.
Быстро светало. Небо, малиновое над горами, в высоте было еще синее и холодное, но начинало бледнеть, обещая жаркий безоблачный день.
ebooksa