Старец посмотрел ему за спину, будто и впрямь видел там костлявую с косой. Макс хотел улыбнуться, но улыбка не получилась. Он опустил глаза.
— Они… они заслужили это. — Слова вышли робкими и хриплыми. — Я лишь воздал им.
— Ты?! А кто ты такой, чтобы решать — кому жить, а кому — нет?! Только там, — старик ткнул узловатым пальцем в небо, — знают, кому сколько отпущено. И больше никто!
Разговор тяготил. Хотелось просто развернуться и уйти. Но старик был прав — покоя в нем не было.
— Душа твоя черна, но не безнадежна. Покаянием только и спасешься.
Макс пожал плечами.
— Я не знаю, как. Я никогда этого не делал.
— Э-хе-хе — Старик тяжело вздохнул. — Что ж за жизнь такая, уже и о покаянии народ забыл?! Иди в храм, там тебе все скажут. Иди и не бойся.
— А как же…
— Хватит. Устал я. Иди — душу свою спасай.
Старик замолчал, слегка опустил голову и, будто отключившись, сомкнул веки. Разговор был окончен. Макс непонимающе потоптался на месте, повернулся и побрел в храм. Видеть, что дед осенил его в спину крестом, он не мог.
В храм Макс вошел с грузом сомнений. Но груз душевный был еще тяжелее. Задуманное было исполнено. Или почти исполнено, а душу, напротив успокоения, разрывала непонятная тревога. Макс купил в лавке свечу и подошел к образу Богородицы. Божья матерь смотрела с печалью. Не осуждающе, нет — в ее глазах он увидел скорбь. Поставив свечу, Макс перекрестился и смиренно склонил голову. Запах ладана, полумрак и треск плавящегося воска умиротворяли. Словно настраивали на особый, душевный лад. Он едва различил — «Отче наш, иже еси на небеси…». В недоумении обернулся, рядом никого не было. Но слова молитвы по-прежнему были слышны. Откуда-то он знал их. Несмело сухими губами Макс повторил: «Отче наш, иже еси на небеси…». И тут же остальные изошли сами собой: «Да святится воля твоя. Да придет царствие твое…» Он не произносил этих слов с тех пор, как не видел мать. Сейчас же, будто подсказанная свыше, молитва сама слетала с губ. Сглотнув ком, он почувствовал, как увлажнились глаза и, непроизвольно потекли слезы. Торопливо, будто боясь, что окружающие заметят его слабость, вытер щеку ладонью и вобрал глубоким глотком сладкий воздух.
Подошедшая к образу, служка деловито вытаскивала огарки из светильника. Сбивая дыханием пламя, ловко кидала их в коробку.
— Извините.
Голос из пересохшего горла едва был слышен самому. Но старушка услышала, повернулась и вопросительно замерла.
— Да-да, слушаю вас.
— Понимаете… Я не знаю. Я никогда этого не делал.… В общем.… Я хочу покаяться. Мне очень нужно.
Служка сделала строгое лицо и, будто проверяя, все ли правильно поняла, переспросила.
— Исповедоваться, значит?! У батюшки?! Так?
Макс смущенно опустил взгляд и утвердительно закивал.