Он скрестил руки на груди, отчего тотчас же стал похож на Наполеона Бонапарта, и так и рассматривал картину.
– А еще что-нибудь необычное? – несмело вякнула Лиза.
– Еще? – задумчиво переспросил похожий на Наполеона директор.
Всмотрелся в картину с прищуром.
– А так все то же, – вынес он свой вердикт. – Образ, знакомый с детства. Знаете, Лиза, я, когда в трехлетнем возрасте впервые увидел репродукцию в «Огоньке»…
Лиза посмотрела на своего собеседника почти с ненавистью. Я видел ее лицо на мониторе и голову был готов дать на отсечение, что Лиза задушила бы этого чертова директора своими собственными руками, если бы это было возможно при ее хлипком здоровье.
– А вот язык, – как в омут головой бросилась Лиза.
– А? – воззрился на нее директор, бесцеремонно вырванный из благостных воспоминаний о своем сопливом детстве и оттого изрядно растерявшийся.
– Язык! – заупрямилась Лиза.
Так упорствуют люди, которым уже нечего терять. Или пан, или пропал. Хуже все равно уже не будет.
– Какой язык? – очень натурально изобразил недоумение директор.
– Этот вот, который у Джоконды.
– А что там такое с языком? – всерьез заинтересовался директор и всмотрелся в знакомый лик с таким вниманием, словно рассчитывал увидеть там что-то такое, чего никто и никогда прежде не замечал.
Но сколько он ни всматривался, ничего нового лично для себя не увидел. С напряжением следящая за ним Лиза разочарованно всхлипнула.
– Ну как же так! – прорвало ее. – Ну ведь язык же! Ведь высовывает! Вот так вот делает!
Высунула язык. Директор на ее язык посмотрел, потом на язык Моны Лизы, после чего признал:
– А вы знаете – очень похоже!
– «Похоже»! – размазывала слезы по щекам Лиза. – Вы что – не понимаете, о чем я вам говорю? Ведь не было раньше! Не было!
– Чего не было? – осведомился директор с таким ледяным холодом в голосе, каким политруки на фронте вопрошали у дезертиров, как это они дошли до жизни такой.
Но Лизе уже было все равно. Хоть ты к стенке ее ставь, а все же расстрел – это лучше, чем всю оставшуюся жизнь прожить со съехавшей набекрень крышей.