Доктор врал неумело и безыскусно, как и всякий потомственный интеллигент, вынужденный под давлением обстоятельств прибегнуть к простому древнему приему «ложь во спасение». Любая замоскворецкая кухарка соврала бы гораздо более талантливо и виртуозно.
К родственникам Гены сразу после происшествия приставили «глаза и уши» — как раз таки на предмет пресечения вот таких неловких телодвижений. Как минимум с десяток медучреждений находились к месту происшествия ближе, чем ДЕТСКАЯ(!) больница. А уж выписать «с рук на руки» тяжелого пациента, который намертво прикован к аппарату жизнеобеспечения — это вообще ни в какие ворота не лезет.
— Доктор, мы все знаем, так что врать бессмысленно, — Валентин не стал прибегать к иезуитским приемам — не тот случай, здесь можно решить все гораздо проще. — Будете запираться, загремите за соучастие. Вам что, плевать, что ваша семья останется без кормильца?
— Не знаю… — втянув голову в плечи, затравленно пробормотал доктор. — Ничего не знаю! Я вообще не понимаю, что вы от меня хотите…
— Прошу по-хорошему в последний раз, — честно предупредил Валентин. — Еще слово неправды — и переходим из режима «доброй воли» в режим «как обычно».
— Не пугайте меня! — тонко крикнул доктор. — Я вас не боюсь! У нас сейчас не тридцать седьмой!
— Совершенно верно, — согласился Валентин. — Сейчас не тридцать седьмой. Сейчас гораздо проще.
И со значением посмотрел на Палыча.
— Угу, — понятливо кивнул Палыч и шагнул к доктору.
По дороге в больницу Палыч был озадачен на предмет «аргументации». Сейчас, по логике, он должен был выступить в роли сатрапа текущего момента: нависнуть над доктором всем своим монументальным организмом и, зловеще цедя слова, с замогильным холодом в голосе напомнить о докторской семье — жене и детях. И намекнуть о ближайших перспективах использования этой самой семьи в некоторых специфических аспектах процесса дознания. Это своего рода стандарт, промежуточный этап между режимом «доброй воли» и режимом «как обычно».
Увы, Валентин сосредоточился на клиенте и совсем забыл, что Палыч предпочитает силовые решения, а также обладает явным талантом превратно истолковывать особые взгляды начальства и интерпретировать их по своему произволу.
— Задавлю, гнида!
Утробно взревев, Палыч сгреб доктора с кушетки, повалил на пол и, схватив за горло и за гульфик, принялся в буквальном смысле натирать им (доктором, то бишь) паркет, страстно взрыкивая:
— Колись, тварь, а то удавлю наххх!!!
Как видите, получилось все по совсем уж упрощенной схеме.
Доктор хрипел и задыхался: схваченный железной рукой за гульфик, он пытался истошно вопить, но горло было стиснуто другой рукой — не менее сильной, так что вопли глохли в зародыше и получалась сиплая, надсадная фистула.
Валентин недовольно поморщился: сцена вышла дикая и неприятная, и совершенно очевидно, что запросто можно было обойтись без этого.
Шота, заметив, что доктор стал синеть, праздно поинтересовался:
— Палыч, нам что нужнее: труп или информация?
— Колись, тварь! — Палыч не реагировал, он азартно стукал доктора головой об пол. — Колись, а то сдохнешь щасс!
ebooksa