– Что же именно?
– Не знаю. И допускаю, что и сам Козлов этого не знает. Надо еще по его окружению пройтись. Кто-то рядом с ним должен быть. Тот, кто на него воздействует.
– Это конкретный человек? Или дух? – позволил себе улыбнуться Большаков.
– Думаю, конкретный человек.
– Кто-то из тех, кого мы знаем?
– Трудно сказать. Возможно, что и нет.
Помолчали. Хургин выглядел печальным.
– И еще в его детстве я хочу покопаться, – сказал он после долгой паузы. – Может, там еще что-то выплывет.
– А что, есть конкретные мысли?
– Нет, – честно признался Хургин. – Но детством стоит заняться. Те годы для Козлова имеют значение. И он считает, что только то, что с ним в детстве происходило, – это и была настоящая жизнь.
– Он сам вам об этом сказал?
– Нет. Просто я обратил внимание, что в его фотоальбоме собраны только детские фотографии. Понимаете? Нет снимков из его, например, студенческой жизни.
– Почему?
– Я тоже этим вопросом задался. И даже у его товарищей по институту интересовался. Они сказали, что Козлов эти снимки никогда не брал, даже если он сам на них присутствовал. Они не представляли для него ценности. Не интересовали. Только то, что было в детстве, интересно. Тогда еще была жива мать. Другая жизнь. Хорошая жизнь. Там, при матери, он и был настоящим. А теперь все не то. И никто ему не нужен. Ушел в свою латынь, как в монашеский скит. Спрятался, скрылся от людей. Так что его детство – тоже очень интересная пора. Может быть, там разгадка всего?
– Вы так думаете?
– Не уверен, – признался Хургин. – Но кто знает? – Он наконец согнал с лица выражение задумчивости. – Я хотел бы поговорить с Козловым.
– О чем? – вскинулся Большаков.
– О нем. О том, что происходит.
– Нет! – резко сказал Большаков.
– Почему?