– Мне кажется, вы и сами не очень-то верите в виновность Козлова, – сказал Хургин.
– Почему вы так решили?
– Вы эту девушку отпустили, тем самым косвенно признав, что испытываете сомнения. А отпустить Козлова у вас духа не хватает.
– А у вас хватило бы? – мрачно поинтересовался Большаков. – Если на нем четыре убийства и потерпевшая указывает на него?
– Она пережила сильный шок, – напомнил Хургин.
– И у нее в результате мозги набекрень? – нехорошо усмехнулся Большаков.
Но все-таки он, наверное, испытывал угрызения совести, потому что сказал после паузы:
– Я Козлова отправлю на экспертизу. Пусть врачи им занимаются.
Он еще хотел сказать, что единственный шанс для Козлова – если его признают невменяемым, только это спасет его от смертного приговора, но промолчал. А Хургин и сам все понял без слов.
– Козлова вряд ли признают невменяемым, – сказал он. – Хотя симптомы кое-какие есть, но это не шизофрения.
– Он, по-вашему, нормальный? – спросил с сомнением Большаков.
– Не знаю. Но у меня нет ощущения, что он шизофреник, когда я с ним общаюсь. В психиатрической диагностике есть такое понятие – симптом чувства шизофрении, описанный в пятидесятых годах Рюмке. Врач, беседуя с больным шизофренией, должен испытывать своеобразное сопереживание, как бы резонанс возникает. Вот у меня такого чувства нет. Совершенно!
Возникла пауза.
– Я смогу с ним беседовать? – спросил Хургин.
– С Козловым?
– Да.
– Зачем вам это нужно?
– Вы ведь сами попросили меня им заняться, – мягко напомнил Хургин. – Почему же сейчас отталкиваете?
– Никого я не отталкиваю! – сказал раздраженно Большаков. – Делайте что хотите.
Глава 26