Приснись мне, убийца

22
18
20
22
24
26
28
30

Вольский вздохнул.

– Ну, не то чтобы он так уж сильно изменился, – начал осторожно.

– Вы, по-моему, видите во мне врага, – вдруг перебил Хургин.

– Почему вы так решили?

– Вижу. Но вы напрасно опасаетесь меня, Дмитрий Николаевич. Я не желаю Олегу ничего плохого. Я только пытаюсь разобраться в том, что с ним происходит. И помочь Козлову могут только близкие ему люди. Поверьте. Он сейчас совершенно беззащитен, его обвиняют в жутких преступлениях, которых он, возможно, не совершал…

– Он их действительно не совершал!

– Верю. Поэтому я к вам и пришел. В Козлове наступила перемена. Совсем недавно, пару месяцев назад. Так?

– Да.

– Давайте точно эту границу проведем. В чем проявилась необычность поведения Козлова?

– Он потух.

– Потух?

– Да. Потерял интерес к жизни. Что-то его угнетало, мне кажется. Постоянный душевный дискомфорт, чувство тревоги.

– Трема?

– Что? – не понял Вольский.

– Трема. Специальный термин, который используют артисты и психиатры. Вернее даже будет сказать, что психиатры это слово позаимствовали у артистов. Артист стоит за кулисами, ждет выхода на сцену, а в душе – тревога. Глухая, неясная. Волнуется – и сам не может себе объяснить почему. Вот это неопределенное тревожное ожидание и есть трема.

– Да, похоже, – согласился Вольский, подумав. – Олег приходил ко мне, и я видел, что он сам не свой. Но человек ведь не может долго существовать в таком состоянии, обязательно сорвется. И с ним это, конечно, стало происходить. Внезапные вспышки раздражения и прочее в том же духе.

– А раньше такого не было?

– Нет. Он очень спокойный по натуре. Любит тишину и уединение. Даже тему диссертации для себя выбрал такую – чтобы подальше от сегодняшнего дня. Латынь, мертвый язык. Это как на кладбище – памятники стоят, все вроде бы материально, но жизни нет, покой, тишина. Вот это как раз для него.

– Он с интересом работал над диссертацией?

– Да. Хотя не совсем верное определение – с интересом. Скорее, с удовольствием.