А нам с Наташкой деньги были нужны. Мы не думали нарваться на Сашку через три дня. Ведь и место поменяли. А он нарисовался. Хвать Натку за шкирняк, та охнуть не успела. Так вот поневоле стал клиентом, от какого лишь в могиле, да и то вряд ли спрячешься, — вытирала слезы Ирина.
— Долго ли длились эти отношения? — спросил Рогачев.
— Порядочно. С самого начала и до конца. Вот до того дня, как в больницу привез.
— Жени уже не было с вами. Он о ней спрашивал вас или Наталью?
— Нет. Ни слова о Мартышке! Только когда в больницу вез, грозился: «Я тебя, суку, урою! И не только тебя! Все вы мне поплатитесь за заразу! Каждую угроблю! Из-под земли достану блядей! Никому дышать не дам!»
— Вы ему сказали, что Евгения погибла?
— Мне показалось, он знал.
— Почему?
— Вырвалось у него: «Думаешь, смоетесь? Я и в любом городе, и на погосте сыщу… Ни одна из моих рук живьем не выскочит!» Я его и здесь боюсь. Даже на прогулки во двор не выхожу. Если увидит — уроет живьем. Даже в палате страшно. Разве мы виноваты, если нас заразили? Может, сам Сашка!
— Как он узнал, где вы живете?
— Не только я! Всех выследил. Даже номера телефонов знал. Хотя мы ему не говорили. Это точно. Когда отказывались с ним увидеться, он ставил машину за соседним домом и отлавливал в подъездах.
— Какая у него машина? — спросил Рогачев.
— Самосвал, — усмехнулась Лапшина.
— Не понял. Личный самосвал? Или он работает где-то водителем?
— Личный. Он на нем кирпич возит из Белоруссии и продает в Москве. На разницу живет. Как сам говорил — заколачивает хорошие бабки. По бухой проболтался однажды. И все хвалился, что может всех сучек на корню скупить.
— А где он живет?
— Не знаю. Никогда не спрашивали. Да разве с ним поговоришь? Только рот откроешь, он его враз захлопнет.
— Номер машины помните?
— Он три раза менялся. Не знаю почему. Последний вот этот, — назвала Ирина номер самосвала.
— Фамилию его знаете?