Заказанная расправа

…Почему он оказывался связанным, а тело болело от множества уколов, Афанасий не знал. Забыл, кто он сам, как его зовут. Он уходил искать своих детей. Афанасия возвращали, снова помещали в палату, пытались вернуть рассудок и память. Зачем? Ведь именно они убили в нем человека…

— Анютка! Витек! Ну хватит! Не прячьтесь! Я устал играть в прятки с вами. Идите ко мне. Не можете? Почему? Я живой! Еще живой? Дети мои! Возьмите меня к себе! — плакал слабым ребенком поседевший и состарившийся до неузнаваемости Афоня. Он искал мертвых среди живых. Ему мерещились голоса детей. Он потерял всякий интерес к жизни.

Афанасия держали в больнице для душевнобольных. Нет, он не буйствовал. Это было лишь поначалу. Афоня перестал набрасываться на врачей, требуя показать ему сына. Он звал детей и видел их. Он разговаривал с ними днем и ночью. Носил им одежду и еду. Оставлял их на чужих могилах, веря, что покойники общаются меж собой, для них не существует расстояний и они могут передать его детям все.

Со временем от него устали в больнице. Афанасий постоянно удирал через заборы, унося с собой пижамы, халаты, тапки и одеяла. Его возвращали. А через день все повторялось. И человека перестали жалеть. Никому не хотелось собирать с могил простыни и одежду, которые Афоня щедро дарил мертвецам. Ругать человека было бесполезно. Он не понимал обид и злобы живых, самого себя воспринимал мертвым, заблудившимся на земле. Его не грели земные радости. И однажды, завидев Афоню с кучкой грязного белья, взятого из прачечной, за ним навсегда закрыли ворота больницы. И он попал к бомжам.

Среди них имелись всякие. И посмешнее Афони. Иногда их били. Они не чувствовали боли, никогда никому не жаловались. Жили мертвыми тенями среди живых. Ожидая единственной награды за все муки — своей смерти. Жизнь для них стала наказаньем. Ее считали проклятьем и просили Бога об избавлении…

Глава 5. Сторож погоста

Рогачев уходил с кладбища, злясь на себя за потерянное время. Всю ночь не спать лишь для того, чтобы выслушать исповедь психа… Досадно. Но кто знает? В будущем любой опыт может пригодиться.

Взгляд следователя невольно задержался на рубашке, перекинутой через ограду могилы. Там платок на скамейке лежит… «А это кто брюки примеряет? Их явно Афоня оставил покойному», — удивился Славик.

Старый, костистый, совсем седой человек, кряхтя, влезал в штаны. Он не видел, не успел заметить Рогачева, а тот, вглядевшись хорошенько, насторожился. Ни среди поселенцев, ни у бомжей не видел Славик этого мужика. Кто такой? Откуда взялся? Уж не тот ли, кого он ищет столько времени, постоянно теряя надежду?

Следователь хотел взять внезапностью. А человек вдруг резко повернулся к нему и ощерив гнилозубый рот, спросил:

— Чего надо?

Рогачев видывал всяких. Но землисто-серое бугристое лицо с отечными мешками под глазами, бледные, узкие зубы, водянистые вылупленные глаза и голос, идущий, словно из-под земли, заставили содрогнуться даже следователя. Он сказал, что пришел навестить могилу Катерины. И спросил:

— А вы кто? Что делаете здесь?

— Погост сторожую! Как же ты умудрился навещать могилы сранья? Нешто всерьез пожалел вертихвостку? Бабье убивать надо! Всех до единой изничтожить, сучек! Чтоб духом ихним не воняло на земле! Будь моя воля, я бы этих курвищ скопом в одном болоте утопил! А ты печалисся по ней? Не иначе, как резвился с ей, с пропадлиной?

— Зачем наговариваете на покойную? Хорошей матерью и женой была. Никого не обидела! А вот ее погубили непонятно за что, — вступился за убитую Рогачев.

— Ни за что не гробят. Выходит, напрокундила шельма, А живые сродственники молчат. Так завсегда бывает. Каждую бабу, пока жива, стервой да сукой зовут. И только мертвую голубушкой величают. Потому как рот закрыт и руки связаны! — сказал старый, застегнув штаны.

— Женщин так ненавидите?

— А с чего б иное? Вот, говоришь, зашибли бабу? И верно утворили! Шкуру с них с живых снимать надоть. Кнута с руки не выпускать.

— Вы что-нибудь слыхали об этом убийстве? — спросил следователь.

— То как же? Все ухи продудела деревенщина.