Заказанная расправа

— Куда все! Следом за людьми в город подались. В месяц вся деревня обезлюдела.

— Дунька-то как?

— Она фельдшеркой куда-то приткнулась. Мужик ее в собачатниках. Псов в больнице лечит. Ихний сын, твой племяш — нынче в армии служит. Они б давно уехали. Но мамаша твоя — Ивановна, никак не хотела с места срываться. Видно, тебя ждала. Да не повезло. Ушла, не дождавшись. Развязала руки Дуньке. Та, едва схоронив, сороковин ждать не стала и умоталась с деревни.

— Пить хоть бросила?

— Дуняшка? Да помилуй Бог! Разве ж она пила? Выпивала раней помалу. А как пришла та окаянная перестройка, так не то что пить, срать нечем стало. Нынче не на власть, всяк на себя надеется.

— К мамаше на могилку приезжает?

— Ох, Никитушка! Откуда мне про то ведомо! На погост наш сторожа сыскать не могут уж три зимы. Меня уговаривали. Да что смогу? Я со своей избы лишь до ветру. На погост не дойду уже. Далеко. Да и о бок с покойными сколько проживу? Тут хоть светлая память держит в жизни. А там уж ничего. Ну, да расскажи про себя. Где скитался? Оброс семьей, детьми? Иль все в бобылях векуешь? — присел на завалинку.

Никита рассказал Федоту все без утайки.

— Бедолага ты наш сердешный! За что тебя Бог долей обделил? Послал на путь единых злыдней. Ну, одну, это точно, знатно покарал. Торшиху! Энту змеюку кобыла лягнула в самые сиськи. Думали, не отдышится и не продохнет. Но проперделась. Встала. Вот бы дуре покаяться в грехах. Куда там! Распушила хвост веником и цельный год тут дрозда давала с председателем. Но перестройка вымела их обоих с должностей. Люди им не поверили.

Председатель с семьей в город сбежал. А Торшиху болезнь приловила. Сиськи, те, что кобыла лягнула, пухнуть стали и болеть. Повезла она их в город, проверить. В них болесть сыскали страшную. И отрезали обе враз! Она без них с год промаялась. Орала не своим голосом. Глаза на лоб лезли. И все просила вашу Дуньку про уколы. Та делала, покуда было чем. А когда лекарство кончилось, отказала. Торшиха через месяц померла. Оно и понятно, не сдюжила боли. А может, грехи утянули в землю. Оно не только Торшиху на погост унесли. Целое кладбище поселилось на выезде в город. Почитай треть деревенских повымирала. И не только у нас. У всех так-то.

— Господи! Как же жить теперь? Вернулся в отчий дом с чужбины, а и в нем — пустыня! Никого! Доколе мне маяться неприкаянно? — вздохнул Никита.

Рядом Федот вытирал слезящиеся глаза. Вздыхал, вздрагивал иссохшим телом. Ему не легче Никиты приходилось. Жизнь давно пошла на закат. И впереди — ни малейшего просвета.

— Ладно, Федот, пойду к Егору. Навещу его. Вдвоем с ним жить стану.

— Где? Ить и Егор ушел.

— Куда? Тоже в город подался?

— Да что ты! Бог с тобой! Какой город? Он никогда не уезжал с деревни. В ей и остался навовсе. К Господу ушел. Помер. Нежданно стряслось. Поехал за дровами в лес. Там, пока рубил, разогрелся. А поленья-то в сани складывать — фуфайку надо было надеть. Он и не подумал. Зато мороз не зевал. Прохватил до костей. Дыхалку и заклинило. Покуда поняли да стали лечить, уже поздно было. В неделю истаял, как свечка. Аккурат после Крещенья отошел.

Жалели его обе деревни. Голосили на весь свет. Да что толку? Этим не воротишь человека. А уж какой хороший мужик был! Никто, хочь две деревни хоронили, не сказал вслед ему худое слово. А ен, так сказывали, перед кончиной все тебя звал. Сказать хотел что-то. Но не смог, не успел. Так-то и остался ты в свете сиротиной. Полное кладбище родни. А в деревнях — никого! Ни единой души.

Может, пойти тебе в сторожа погоста? Там со своими всяк день будешь. Доглядишь их могилы. Может, с Дунькой свидитесь. Когда-то приедет, куда денется? Делов на кладбище немного. Работы почти нет. Отдохнешь в тиши и покое. За это тебе деньги платить станут. Пусть и небольшие, но вместе с пенсией на жизнь хватит. А там и я когда-нибудь навещу. Много не обещаю. Но картохи и луку дам. Чесноком поделюсь.

Когда вовсе подправишься, сам свой огород поднимешь. Все подспорье будет. Небось не разучился, не позабыл про работу деревенскую? Нам, покуда живы, нельзя землю бросать. Она — жизнь наша, Никитка! Тут народились, здесь и отойдем. Соглашайся, касатик. Не покидай, не гляди на сторону. Ить поглянь, поганый зверь — волк, а и энтот свово логова не кинет. Нешто мы глупей его? — умолял Федот.

— Да куда пойду? Кому нужен? Намыкался по чужим углам. Чуть не сдох. В себя бы прийти. Окрепнуть малость. Поверить, что вживе уцелел. Одно горько. Память доставать стала. Добьет она меня! За маманю и Егора! Виноват я перед ними. Опоздал. Может, и пожили б они.