Макарыч

Митька потоптался. Оглядел Макарыча с Колькой с ног до головы. Нерешительно в избу впустил.

Бабка не спала. Она стирала, согнувшись коромыслом над корытом.

— Здравия те, Авдотья, — подошел к ней лесник.

— Ох, батюшки, гостеньки дорогие, — запричитала, вытирая мокрые руки, Авдотья. Засуетилась.

— Можа, с нами сбересси? — остановил ее Макарыч. Далеко ль? К Акимычу.

Хто ж детву заместо меня приглянить? Сама мать нехай досмотрить. Ей на работу. Тады Митька. Нешто ему пристало с детвой-то? Знать, не могешь к Акимычу? Нет. Вона как? Кады впослед видела?

— Как Митюшка за мной пришел.

— Ты с им и ушла?

— Да, — опустила глаза бабка.

— В зиму то сдеялось?

— В зиму.

— То-то! Сказывал я Акимычу, што от бабы все лихо. Ен жа слухать не схотел. Поди, с горя и помер.

— Хто помер?

— Акимыч, сказываю.

— Господи, Господи, прости мине грешнаю!

— Помянуть его зовем. На могилу. Не откажи.

— Што делать-то?

— Сбирайси.

Авдотья позвала Митьку. Долго объясняла, за чем, куда и почему ей надо ехать. Тот таращился. Подозрительно смотрел на Макарыча. И лесник не стерпел:

— Не сычей, бабку опять мордуйте. Она у Акимыча припеваючи жила. Впрягли. Жалковать не кому. От старика ее забрал. А на што? Хто дозволил? Нянька спонадобилась? Так? Пущай едить с нами! Хочь доброва человека поминеть.