– Что ж… – вздохнул Фархад. – Пусть будет по-вашему. С джебрайской стороны знать об этом будут только двое: я и капитан Сулеми, начальник моей охраны. Этого вполне достаточно.
Он уже просчитал все варианты и решил, что ситуация складывается почти идеально. Большая удача, что этот человек русский. Никто в Хедаре не будет догадываться о существовании двойника, если же его опасения не беспочвенны и полковник Бахир действительно что-то замышляет – ему придется иметь дело с двойником. Покончив с ним, министр-заговорщик, уверовав в победу, раскроется – и тогда возникнет истинный Фархад – грозный и несокрушимый.
– Итак, вы приняли решение, если я не ошибаюсь.
– Да. Осталось лишь уточнить детали.
Они обсуждали подробности еще около часа, после чего изнывавший от жары и скуки Хомутов был препровожден в одну из приемных дворца, где его уже ожидал полковник Гареев.
Полковник имел несколько обескураженный вид, потому что четверть часа назад имел беседу с Шефом, и то, что он услышал, было настолько невероятно, что он до сих пор не мог прийти в себя. Внимая начальству, полковник, однако, ни на секунду не забывал о папочке, которую держал в сейфе, – той самой, где прегрешения Хомутова были расписаны во всех деталях. Ему не терпелось, улучив момент, перебить Шефа замечанием, что этого человека нельзя и на выстрел подпускать к государственным секретам, и он уже было решился, но вдруг отчетливо почувствовал, что вопрос уже бесповоротно решен, и он со своей папочкой в замыслы Шефа не вписывается. Стоит ему заикнуться об этом – и с ним произойдет то, что происходит с лишним элементом в любой схеме. Он попросту будет отброшен.
Когда же Шеф подчеркнул, что в посольстве о двойнике будут знать только Гареев и посол Агафонов, полковник впервые в жизни понял, как ощущается предынфарктное состояние. Агафонов знал об этой злосчастной папке, знал и дрожал от страха за свою шкуру. Теперь ему предстоит убедиться, что все позади, первопричина всего, Хомутов, остается в Джебрае, а сам Агафонов уже вроде как бы и прозорливый руководитель, потому что, несмотря на козни недалекого службиста Гареева, уберег Хомутова от преждевременной высылки домой. Ах, с каким наслаждением отомстит Агафонов! Гареев опустил веки, но тут же глаза его вспыхнули и он поспешно заметил:
– Я считаю, что Агафонова в известность ставить не следует!
– Почему бы это? – удивился Шеф.
От ответа Гареева сейчас зависело все. Если он найдет веский аргумент – все спасено.
– Есть опасения, что МИД начнет ставить палки в колеса. Тамошние выскочки-интеллектуалы вечно пытаются все сделать по-своему и могут серьезно помешать. Это наша операция – так зачем же Комитету делиться славой с людьми, которые пальцем о палец не ударили?
Он сразу увидел, что попал в точку. МИД и КГБ никогда не были большими друзьями.
– Что ж, – медленно проговорил Шеф. – Есть такой резон.
Только теперь Гареев вздохнул свободно. Однако лицо его оставалось окаменевшим и тогда, когда вошел Хомутов.
– Располагайся, – предложил Гареев.
Он все еще не знал, с чего начать, горбился за столом, потирая мучительно ноющий висок.
– У тебя никого в Союзе не осталось, – сказал он наконец, то ли вопросительно, то ли констатируя факт.
Хомутов промолчал. Ответ разумелся сам собой.
– Твой вопрос был практически решен. Но теперь представляется возможность еще поработать за рубежом.
Хомутов изумленно вскинул голову. Чего-чего, а такого поворота разговора он не ожидал.