Пошли с товаром к французам. А там шкипер новую выгоду углядел: ружья и порох в Американские Штаты везти. Подрядил его француз, приняли на борт сто ящиков с фузеями да полсотни бочек с порохом, а поверх какой-то дребедени наложили. Клещ в политике мало чего соображал, только понял, что американские мужики против английского короля бунтуют. Добро все довезли, миновали английские дозоры, только вот сплоховал Андрюха, занедужил. Ушел голландец восвояси, а Андрюху в Америке оставил. Ну, с болезнью он худо-бедно за месяц отмыкался, а после, решив, что двум смертям не бывать, подался волонтером к генералу Вашингтону. Прибился к полякам — хоть и пшикают, хоть и латинисты, а все одно говор схожий. Поляки на Андрюху тоже не сразу коситься перестали — как-никак москаль-схизматик, но как узнали, что у Пугача был, — потеплели. У них с царицей Катькой свои счеты были. Англичан в красных мундирах издаля видать хорошо, пулял Клещ неплохо.
Понравилось Клещу в Америке. Воля! Обещали землю дать как инвалиду-ветерану. По-английски Клещ кое-как лопотать выучился, хотя и немецкий с голландским не забыл, а потому валил все в кучу. Но не умел Клещ ковыряться в земле. Опять на море потянуло, и приспособился Андрюха на купецкий корабль, который в 1784 году прибыл в Китай, в порт Кантон. На обратном пути, в шторм, снесло Клеща с палубы, окунуло в волны и ну топить. Смехом потом говорил Андрюха, что, мол, известное дело, дерьмо не тонет. А тогда-то не до смеху было… Добро еще, что выбросило его на какой-то островок. Месяц Клещ на нем ракушками и крабами питался — сырыми жрал. Ну а потом посудина подошла, китайская, паруса плавниками. Китайцы воды набрать зашли, да и Клеща прихватили. А тут опять шторм. Мачты повалил, руль сорвал и понес хрен знает куда. Неделю тащило, две, месяц, жратва кончилась. Китайцы легли на дно и, похоже, помирать собрались. Тихо так, без шуму, без вою. Клещ этого дела понять не мог, тем более шторм кончился, жалко помирать-то. И тут — корабль. Да не какой-нибудь, а под андреевским флагом! Мат боцманский Клещ еще мили за полторы услыхал. А раз так, то и сам изо всех сил заорал, чтоб сразу поняли. Подошел корабль, и Клеща, и китайцев принял, а еще через недельку добрались они в город Охотск. Китайцы посудину свою наладили да восвояси. А Клеща — на допрос, к начальству.
В канцелярии Охотского порта Клещ свои «скаски» рассказывал. Врать ведь надо, не будешь же как на духу исповедаться, что за Петра Феодоровича воевал да на голландском корабле американским бунтовщикам оружье возил, а после еще за Егора Вашингтона англичан стрелял. Наврал Клещ с три короба, да еще на туесок. Перво-наперво имя придумал: Петром Ивановым сыном назвался. Иди проверяй, сколько по Руси Петров Ивановых! А прозвания нет, а фамилия не положена, чай, не барин. Опять же до России столько тыщ верст, да все лесом, что за год едва только к Уралу доберешься. Это Клещу здешние бывалые люди сказали. Они же подсказали Клещу, чего дальше врать. Мол, соври, что будешь из албазинцев, которых Петр Первый китайцам отдал, — пущай проверяют… Начальник охотский проверять не стал, а велел приверстать Петра Иванова в казаки, да и отправить на службу государыне аж в Гижигинскую крепость. Как раз бригантина туда шла, за ясаком. Вот там-то, в гиблом месте, на реке Гижиге, на Пенжинском море, и встретил Андрюха под Рождество тридцать пятый годок своей непутевой жизни…
ЖИТИЕ ГРЕШНИКА КЛЕЩА (Продолжение)
Ну Гижига, ну мать твою за ногу! Охотск после нее Петербургом казался. Как подует с Пенжинского моря ветерок покрепче, того гляди всю фортецию смоет.
Как попал Клещ на гижигинскую пристань, так его в тоску и повело. Сразу вспомянул, что мог бы сейчас вольным американцем быть. Дали б ему надел в Виргинском штате, ковырял бы землицу да и в ус не дул. А тут… Море холодное: не успеет лед потаять — глядь, новый нарос. Ветер через малицу достает до костей. Коряки-новокрещены приобычней к погоде, а и те ругались: дескать, худое место русские приглядели.
На третье лето вышло Клещу с другими служилыми везти ясак в Охотск на бригантине «Архангел Михаил». Привезли ясак, уж обратно в Гижигу собирались, покуда лед в губу не набился. Ан тут Клеща хвать — и в канцелярию. Охотского порта начальник спрашивает: «Сказывай как на духу, вражий сын, был ты в мятежной толпе у Пугача?» Андрюха, вестимо, «нет» ответил. «Врешь! — заорал начальник. — Доводчик на тебя имеется!» Привели доводчика. Сукин сын, землячок, с одной станицы был, братовьем назывался! Его еще под Татищевой драгуны взяли, Клещ за него свечки упокойные ставил… В рубище дырявом, в железах, с цепью на шее, ноздри рваны, спина так испорота кнутом, что и на зажившее смотреть тошно. Ну не повезло тебе, так чего ж ты, сука дрюченая, земляка за собой тянешь? Позавидовал. Злоба взяла завистная, что Клещ не порот, без цепей… И имя назвал, и прозвание, и в каких делах вместе с Клещом бывал.
Однако начальника охотского это сильно испугало: шутка ли, три года под его командой вор и бунтовщик укрывался! Того гляди, с самого взыщут, в потворстве обвинят. И решил начальник Клеща с доводчиком зимним путем на олешках в Якутск отправить при бумаге. Но сержанту, который ясашным обозом командовал, тайно приказал, чтоб ни Клещ, ни доводчик живыми в Якутск отнюдь не попали. Бежать-де пытались, да команда, службу исполняя, их и застрелила. Так бы тому и быть, но мороз сержанта подвел, кремень пистолета приморозил. Осечка вышла, а Клещ и впрямь убег. Немногим этот побег от смерти отличался…
Нарочно Клещ в тайгу бы ни в жисть не подался. Да без ножа, без ружья, без кресала даже. Малица была, конечно, тепло берегла, но жрать-то нечего. Трое суток, однако, выдержал, на болото заснеженное вышел, клюквы мерзлой набрал, которую глухари обклевать не успели. Осень была все же, не зима еще, октябрь только.
На шестые сутки выбрался Клещ к зимовью. Там-то и отогрелся. И кресало нашлось, и мука, и соль, и еще чего-то. И ружьецо было, и порох, и свинец. С неделю Клещ пожил, а на другую неделю явилась артель промышленная, шестеро мужиков.
Врать таким Клещ не стал — не глупые, сами видят, что беглый, — сказал, за что ищут да как до жизни такой доехал.
Прибился Клещ к зверовщикам, закочевал с промышленниками по тайге. Узнали, что грамотен да арифметику разбирает, приспособили его за амбарщика. Потом Клеща заезжий купец приманил, увез в Иркутск, хотел было на Кяхтинский торг послать, да опять незадача вышла. Как раз в те поры пришел в Иркутск обоз с ясаком, который якутский губернатор отправил. А при том обозе — сержант из Охотска. Его в конвой из Якутска послали, а вместо него в Охотск штрафного направили. Поскольку Андрюха по росписи якутского губернатора уж полгода как убиенный числился, сержант Андрюху узнавать не стал — себе дороже выйдет. А Клещ порешил с обозом в Россию идти. Ну, поговорил с сержантом тихим образом — тот его и взял с собой охочим человеком. До Тобольска доехали и живые остались. Продал Андрюха свою долю, от зверовщиков полученную, прибавил купецкое жалованье, прикинул, какой товар русский в Сибири ценят, и при двухстах рублях капиталу поехал в Россию. Торговать!
Чего его, дурака, так тянуло? Хорошо еще на Яик, то бишь на Урал родной, не сунулся. Другие-то рады были от Руси на тыщи верст удрать, бежали от барщины да розог, а Клеща вот обратно понесло. Пашпорт, правда, ему в Сибири какой-никакой выписали, и подорожную имел на торгового человека Ивана Петрова, приписанного к посаду града Тобольска.
Только вот бумага бумагой, а и морду прятать надо. Опять Клеща признали, когда ехал он в Москву. Шел бы пехом — не разглядели, а он, дурень, коня купил да верхом ехал. А навстречу по дороге тарантас с барином.
Не узнал Клещ барина, а барин его рассмотрел. В семьдесят четвертом году скобленул его Клещ саблей и левое ухо наполовину срезал, да и на самой голове затес оставил. Вот барин и припомнил. И только кучер его тарантасом дорогу закрыл, как с запяток гайдуки соскочили. Стащили наземь, кушаками скрутили.
Барин этот был захудалый — захудалей некуда. Хоть и разъезжал в тарантасе с кучером да парой гайдуков — а все одно нищий. Деревня донельзя обобрана, солому с крыш жует, да тут еще беда — рекрута надо на цареву службу выставлять, а подходящий парень только в семье старосты — сын его.
Хотел помещик Клеща от щедрот своих выдрать да в Тайную экспедицию отправить — мятежник ведь! Выдрать выдрали, аж двести ударов на задницу наложили, а ежели в пучке по десять розог увязано было, то, считай, две тыщи. Но в Тайную экспедицию не повезли. Забрили Клещу лоб, на сороковом-то году жизни…
По возрасту Клещу бы милое дело в гарнизоне остаться с инвалидами. Но Клещ прикинул, что его годным признали, так надобно себе возраст скинуть, сказал, будто не сорок лет ему, а тридцать. Зачем врал? А затем, что как бороду с него соскоблили да волосы под горшок постригли, он и впрямь помолодел да и на себя стал мало похож. Однако ж мог еще какой-никакой недорубленный офицер найтись, который припомнит бунтовство? Мог. А у Клеща в записи стоит — «от роду 30 лет». Не тринадцатилетний же с тобой рубился?! Обознались, ваше благородие!
От враки этой иная беда вышла. Отправили Клеща в Дунайскую армию, под крепость Измаильскую.
Тут-то Клещ и понял, каковы настоящие-то крепости бывают. Вся Гижига поди целиком в один редут Табия влезла бы, да еще и место бы осталось. Вот ее-то и пришлось штурмовать Клещу. Много чего было…
ebooksa