— Господи, благослови! — после чего трижды стукнул в дверь согнутым пальцем.
Гулко лязгнул под каменным сводом отпираемый замок, багровый отсвет, вырвавшись сквозь открывшийся проем, озарил лицо Клеща. Перед ним стояла темная, неясных очертаний фигура.
— Пришел? — спросила фигура низким грудным голосом.
— Пришел, матушка, — кивнул Клещ и, сняв шапку, переступил порог.
Клещ вошел в просторное полутемное помещение, освещенное лишь пляшущим ало-оранжевым пламенем, лизавшим свод огромной русской печи. В огромном глиняном горшке клокотало какое-то варево. Вдоль стен на веревках висели пучки трав, на грубо оструганных полках стояли крынки, склянки, мешочки. Пахло в помещении странной смесью лесных и полевых запахов.
Хозяйка заперла за Клещом дверь, указала ему на лавку:
— Садись. В ногах правды нет.
Клещ уселся. Чувствовал он себя почти так же, как Агап, когда попал в его, Клещево, логово.
— Значит, опять тебе, паскуднику, Марфа занадобилась, — произнесла баба сурово. Черный монашеский плат делал ее похожей на старуху, но, когда Марфа уселась на лавку рядом с Клещом и подвинула к себе кованый светец с запаленной лучиной, стало видно, что ей еще недалеко за сорок.
— Занадобилась, — кивнул Клещ, — здравием слабею, а оно мне ныне вот как нужно.
— Полюбовницу новую сыскал? — прищурилась Марфа. — Али еще мало грехов натворил?
— Не за тем, — мотнул головой Клещ, — мне здравие для иного надобно.
— Сказывай зачем, — строго велела Марфа.
Клещ глянул в строгие серые глаза, скользнул взглядом по чуть одутловатым щекам, по сурово сжатым губам, по шрамику на подбородке и произнес:
— А не скажу — так не поможешь?
— Тогда — вот бог, а вот — порог.
— Стало быть, придется тебе поклясться, что никому не поведаешь. Хоша и не было за тобой раньше болтовни, а все-таки баба ты.
— В баню тебя водила, так там ты клятв не спрашивал…
— То-то и говорю, что баба ты. Здесь, Марфа Петровна, дело не любовное, а военное.
— Ведомо мне, что ты умыслил, старый черт. Опасную шутку шутишь, лихой, опасную.