– Да не. Эпидемия. В карантин отправят братву. После Иркутска полдесятка жмуров сняли.
– Подъезжаем, кажись. Посмолить бы.
– А у меня в глотке пересохло. Нет там смочить?
– Нету воды…
– И смола кончилась. Ладно, ща разживемся.
– Ща те вохра разживется…
– Не знаю, как вы, а кто-то уже засмолил, – со знанием дела сказал пучеглазый зэк, которого все звали Сено – то ли за цвет волос, то ли за то, что он был отъявленным курильщиком. – Воняет.
– Да чего вы орете? Дайте подремать бродягам, – прозвучал чей-то недовольный сонный голос. – Кентуются на полтайги…
Говорившего можно было понять. Эшелон, везущий по этапу в Забайкалье заключенных, медленно подползал к Слюдянке, небольшой байкальской станции при населенном пункте, только год назад получившем статус города. Конечно, все это мало заботило тех, кто ехал по вагонам по 42 человека в каждом, стараясь не думать о том, что этап – это еще ничего. Куда важнее было то, что этим очень ранним утром страшно хотелось спать, еще больше – пить, кому – курить, и всем до единого хотелось на волю.
Один из зэков высунулся в окно. Приближалась станция. На нескольких путях стояли грузовые составы. Свободен был один путь – по нему словно украдкой и пробирался «столыпинский» состав. Заключенный задергал, завертел головой, увидев, что ближайший к ним состав – нефтеналивной, огнеопасный, способный в случае возгорания разнести всю станцию.
– Пацаны! Братва! – заверещал он.
– Ты чего орешь? – спросил у него высокий арестант со шрамом на виске и сощурил один глаз.
Тот пробормотал:
– Сукой буду… горим! Ща если нефтянка грохнет – хана… Прямо с этапа в преисподнюю покатимся…
– Чего он там бакланит? Шнырь, ты людям дашь поспать?
Однако высокий со шрамом на виске даже не посмотрел в сторону того, кто выказал недовольство. Он выглянул сам и увидел, что, отделенный от них всего одним вагоном, ширится очаг пламени. Только халатностью, сном охраны можно было объяснить то, что в той части эшелона, где размещались спецчасть, штаб, кухня и каптерка, горели вагоны, где ехал начальник эшелона и где перевозилась документация на всех поступивших на этап заключенных. Машинист, наверно, тоже заметил возгорание либо слишком поздно, либо по каким-то неисповедимым, одному богу ведомым, обстоятельствам не заметил вовсе. Несложно было предположить, что через несколько минут огонь, раздуваемый к хвосту эшелона, доберется и до них. Высокий зэк со шрамом заорал во весь голос:
– Эй, вохра! Хорош кишку давить! Пожар в эшелоне! Ща на вагонзаки перекинется, если уже не пошел! Мужики, – кивнул он своим, – быстро разбирай нары! Будем двери вышибать, а то сгорим все на хер, пока они проснутся!
– Что шумим, шваль? – проклюнулся голос вохровца-узбека, которого оторвали от лучшего его сна, ароматного и желанного, как самаркандская дыня. – Ай-вай! Дым!
– Пустили петуха! Сожгут, гады!
– Дай дышать, начальник! – взвизгнул кто-то еще не очень проснувшийся.