Ножовочное полотно уже отвалило приклад карабина. Пришла очередь ствола.
– Придержи, боюсь пилку сломать, – попросил Прохоров, прижимая коленом карабин к пню.
Марта неумело взялась за ствол. Ножовка завжикала.
– Ты партизан? – подозрительно спросила девушка.
– Нет. Я сам за себя, – уклончиво ответил Михаил, он взвесил в ладони готовый короткий обрез, спрятал его в рукав. – Теперь нам сам черт не страшен. – Ему хотелось показать, что он может защитить свою новую знакомую.
– Спасибо тебе, но тут мы расстанемся, – по ее глазам чувствовалось, что ей не хочется этого, Марта перекрестила Прохорова и подала ему кошелку с продуктами.
– Я проведу тебя до деревни. Мало ли что может случиться? Время опасное. Одной лучше не ходить. – И ему не хотелось расставаться.
– Тогда зайдешь к нам, – согласилась Марта. – Я тебе еще чего-нибудь в дорогу дам. Перстень дорого стоит.
Они шли по лесной дороге так близко, что время от времени касались друг друга плечами. Оба делали вид, что не замечают этих «случайных» касаний.
– Ты откуда так хорошо русский знаешь? – спросил Михаил.
– У нас до войны помещица была из русских, хорошая женщина. Она что-то вроде воскресной школы у себя в имении устроила. Собирала детей, читала нам Пушкина, Лермонтова, чаем с печеньем угощала, своему языку учила. Все ждала, словно второго пришествия, когда русские сюда вернутся. В сентябре тридцать девятого ваши и появились. Она им столы во дворе накрыла. Попили, поели. Назавтра арестовали, увезли, никто больше ее не видел. Я до войны при Польше в гимназию ходила. Ты не смотри, что я сейчас, как неграмотная крестьянка одета, так сейчас безопаснее ходить. У меня и другие наряды есть. Отец из Америки привез.
– Из Америки? – машинально переспросил Михаил. – Он у тебя что, помещик?
– Почему помещик? – засмеялась Марта. – У нас земли совсем мало было, не проживешь. Вот он на заработки в Северные Штаты Америки и поехал. Сперва на шахте работал. Потом, когда язык выучил, на автомобильном заводе в Детройте. Я тебе фотографии покажу. Много денег заработал, мог бы и там оставаться, но вернулся. На все сбережения землю купил – сорок два гектара. И случилось это в августе тридцать девятого… А через месяц ваши пришли. Землю в колхоз забрали.
Прохорова злило эти «ваши», будто он лично пришел на эту землю и все забрал у «хороших людей».
– Отца твоего тоже арестовали?
– Нет, ему повезло, его еще при Польше в армию мобилизовали. Варшаву защищал. Он сейчас в немецком плену.
– Ничего себе, повезло, – хмыкнул Михаил, знавший не понаслышке, что такое немецкий плен.
– Хорошего мало, но он писал, что живется нормально. На каком-то заводе на границе с Францией работает. Им даже немного денег платят и в город из лагеря по выходным группами отпускают. У него друзья в Америке остались, пишут, чтобы после войны туда возвращался и семью забирал. Работу ему найдут. Как думаешь, стоит уезжать?
Прохоров ошарашенно моргал. Нет, конечно, он знал о тех вещах, о которых говорила сейчас Марта. Знал, что пленные – граждане других стран, содержатся в немецких лагерях неплохо. Только советские военнопленные для нацистов – рабочий скот и топливо для крематория. Но все это казалось каким-то далеким и нереальным, словно вычитанным из книжки. А теперь он видел красивую девушку, для которой это являлось реальностью. Она серьезно интересовалась у него, стоит ли ей ехать в Америку.
– Так ведь скоро, как ты выражаешься, «ваши» придут. Кто тебе тогда выехать даст?