Столичный миф

22
18
20
22
24
26
28
30

Красивы высотки. Под стать серому небу. Над Москвой синь не редкость. Но город запоминается в совсем без теней рассеянном свете. Высоту облака не ограничивают. Их пространство точно так же бескрайне, как солнечная пустота ясного дня. Высотки не лезут на глаза. Они постоянно присутствуют в пейзаже. Они дрейфуют. Хищный профиль, агрессивный фас, защитный цвет — прелесть и любовь высоких широт.

Спаленную землю унаследовали кроткие. Сколько экзистенциальных интеллектуалов завелось теперь здесь! А что за вкусные искусствоведки тянут сладкую травку, и пережевывают Пруста, и бродят по пустым комнатам площади Восстания!

Эту землю унаследовали кроткие. Над острыми шпилями уже давно не шипит синее пламя. А по низу дворцы обросли сеткой-мхом, что ловит осыпающиеся со стен облицовочные плитки. Того и гляди, шпиль МГУ сложится вдвое. Невидимая сила еще держит улицы на расстоянии. Новые дома еще не смеют переступить черту. Но стены потихоньку превращаются в белый дым, в еще одно московское наваждение.

Тропинка подвела Колдуна к концу сквера. Вот опять три ступеньки вниз. Обернулся, стараясь запомнить серо-коричневый сумрак. А потом пошел прочь.

С тротуара шагнул на мостовую. Оглядываясь кругом, пересек всю разметку и подобрался к мосту. От площади Семи Высоток начинается один из центральных проспектов Москвы. В Москве прямых улиц нет, жеманницы прячут свою суть. Все проспекты кривые. Кроме этого. Но уж зато он такой прямой, что с одного его конца всегда видно другой. Он кадит небу едким автомобильным ладаном в двенадцать полос. Он ведет к центру. Его зовут Садовое Кольцо.

19

Двигаясь по небу в лад с облаками, стуча в пинг-понг солнечными зайчиками, к двум часам дня второго мая солнце набрало свою максимальную высоту. Золотой глаз сощурился, летящий луч скользнул в тесную комнату старого дома неподалеку от Курского вокзала. Лег на пыльный красный ковер на полу. Скользкий корпус телефона вспыхнул и затлел белым огнем. Края пятна, густые пряди лохматил ветер, все время что-то переставлявший в небесах. Спустя миг телефон зазвенел. На втором гудке Васькина рука, сначала было проехавшаяся по ковру мимо, уперлась в трубку.

— Алло? Алло? — Женский голос. Протяжные гласные и легкий звон колокольчика где-то там, далеко, на тракте за лесом.

— Привет, Лиза. — Вася не спал. Не хотел уже спать. Но вставать было лень. Подумав, нашел компромисс: подвинул подушку повыше. Тихо в трубке, только шелест и негромкий треск.

— Вась, это ты? — неуверенно спросила Лиза. — Ты чего, простыл, что ли?

— Да нет. А чего ты вчера не пришла? Леха раза три вниз спускался.

— Правда? А как все было?

— Да как всегда. Только Леху дядя увез раньше времени.

— Да ты что? А как же Аллочка?

— Не было ее.

— Они что же, так и не помирились? Ужас. Бедный Леха. А Ленка там далеко?

— Сейчас дам.

Вася прислушался: за стенкой у соседей бормочет телевизор, на кухне тренькнула чашка. Ленка и теща пьют чай.

— Лен! Лена! Возьми телефон.

Через минуту в комнату вошла жена, с ног до головы закутанная в темно-красный байковый халат. Вася пережил промелькнувшую мимолетно на ее круглом личике неодобрительную гримаску, протянул трубку.