– Отлично, – обрадовалась Илзе. – Просто супер. Я буду разговаривать с хозяевами, постараюсь им что-нибудь наврать. А ты молчи. Дядя Эдгар и тетя Анна замечательные люди, но они уже устали прогонять российских «торчков», приходящих в лес собирать поганки. Почему-то считается, что здешние поганки лучше русских. И свою ненависть к вашим наркоманам эти хуторяне переносят на всех вас…
Он подрагивал от нетерпения, словно чувствовал, что не кончится добром этот визит. Тетушке Анне было лет шестьдесят, но эмоциями и энергией бог женщину наградил. Она открыла дверь – и стала сразу лопотать, охать, повела дорогих гостей в горницу. Олег помалкивал, тактично улыбался. Он косился в окна, изнывал от нетерпения. Тетушка болтала, как заведенная, сокрушалась, ощупывала девушку. Видок у Илзе был, конечно, не самый презентабельный, одежда в грязи, волосы всклокочены. Тетушка о чем-то пытала ее. Илзе односложно отвечала, задавала вопросы, мрачнела. Олег ловил на себе косые взгляды хозяйки, натянуто улыбался. Он был не лучше – впрочем, автомат догадался спрятать под штормовку и сполоснул лицо дождевой водой из бочки во дворе. Переговоры заходили в тупик – и добрая хозяйка ничем не могла помочь. Потом на кухне за простенком что-то яростно зашипело на плите, тетушка ахнула, умчалась. Илзе зашептала на ухо:
– Не повезло нам, Олег… Дядя Эдгар рано утром уехал на рынок в Такспилс, единственный сотовый телефон в семье забрал с собой. Стационарного аппарата на хуторе нет, и тетушка Анна очень расстроена, что не может мне помочь. Я сказала, что ты мой старый знакомый из Риги, помогаешь мне. Сильно заикаешься, оттого и стесняешься говорить. Вчера она слышала в лесу какой-то шум, уверена, что стреляли, но сама никого не видела. Сильно переволновалась, не хотела отпускать дядю Эдгара в город. Но он такой самостоятельный, поругался и уехал… А через несколько часов по проселку проехала полицейская машина, тетя Анна как раз во дворе простынями махала… Это были наши парни, очень волновались, спросили у нее, не видела ли она посторонних, не встречалась ли со мной… Объяснять ничего не стали, уехали в расстроенных чувствах. Она тоже стала волноваться, а потом мы с тобой пришли. Мне кажется, она нас обедом кормить собирается. Неловко как-то отказываться, здесь такое не принято…
– К черту завтрак и ваше исконное латвийское гостеприимство, – замотал головой Олег, у которого при мысли о еде свело челюст, и желудок плотоядно зарычал. – Уходим, Илзе, не нравится мне это. Как бы реально заикой не стать. Может, повезет, добудем по дороге телефон.
Но тут примчалась тетушка с чугунком, издающим такой умопомрачительный аромат, что Олег чуть не застонал. Пытка едой, черт возьми! Илзе растерянно моргала, она бы и сама с удовольствием чего-нибудь съела. «Пять минут, – подумал Олег, – и уносимся отсюда к чертовой матери!» Он смотрел с кислой миной, как добрая тетушка, продолжая щебетать, наваливает по плошкам гусятину с вареной картошкой, режет хлеб, что-то спрашивает у него. Он кивал с тупым видом, прятал глаза. Блюдо обжигало, но было нестерпимо вкусным. Илзе отводила, как могла, огонь на себя. Пряча усмешку, что-то втолковывала хозяйке, та внимательно слушала, сочувственно цокала, но все же косилась краем глаза на странного мужчину. За ушами трещало, мясо обжигало горло, приходилось глотать, толком не прожевывая.
Олег уловил движение краем глаза – и сердце рухнуло в пятки. Резко обернулся к окну. Вот они, как снег на голову! Сквозь мутное стекло было видно, как из кустов, где они недавно сидели с Илзе, выбегают люди в гражданском одеянии и с такими характерными славянскими лицами. Залегают под хлипкой изгородью, ждут, пока подтянутся другие…
Свирепея, он выпрыгнул из-за стола, ногой отбросил неуклюжую табуретку. Ахнула тетушка, прижала пухлые ручонки к груди. Застыла Илзе с набитым ртом, ее хорошенькая мордашка стала приобретать цвет хлорофилловой зелени. Олег метнулся к оконной раме, высунул нос. Да уж, не видение. Противник накапливался за оградой. Там прохлаждались по меньшей мере пятеро. Он отпрыгнул от окна. Не заметили! Избушка не такая уж просторная, окна по торцам отсутствуют – с одной стороны глухая стена, с другой примыкает банька, войти в которую можно только с улицы. Перепуганные женщины смотрели, как он проносится мимо – на восточную сторону дома. Чистенькая спаленка, еще одна комнатушка, забитая шкафами и комодами. Какие-то лыжи, на стене дурацкая гитара, обросшая пылью. Он подлетел к окну, задернутому занавеской, отогнул несвежую материю. Дьявол! И здесь проблемная зона! Похоже, старые знакомые полностью заблокировали хутор. От дальнего сарая переметнулись двое. Один проник в курятник с продавленной крышей, тут же выскочил обратно, побежал за товарищем. Оба укрылись за дровяной поленницей. А меж сараями мелькали еще двое, засели под примитивным сеновалом, выставив автоматы. Сколько их осталось? Ведь не больше полутора десятков! За какие правонарушения бог так жестоко наказывает – почему вся толпа собралась именно здесь?!
Олег помчался обратно в горницу. Женщины пристыли к полу, следили за ним с нарастающей жутью. А за окном развивались события – «партизаны» проползали под плетеной изгородью, растекались по двору. Бритый череп блеснул в кустах – без атамана здесь никак… Видит бог, он бы принял неравный бой, он бы одолел эту темную силу, но одна мысль, что будут стрелять не только по нему, сводила с ума! Он прекрасно знал, что такое закон подлости и как он работает…
– Илзе, живо, выясни у тетушки, где тут можно спрятаться, – зашипел он. – Подпол, потайные комнаты, что там еще… И чтобы ничем себя не выдала, сюда никто не приходил, посуду прочь со стола. Объясни, что если нас поймают, ее тоже убьют… Назови их русскими карателями, кем угодно.
Хозяйку затрясло, страх гостей передался ей. А «каратели» уже подкрадывались к дому, накапливались под фундаментом. Это было какое-то безумие! Не к лицу офицеру ВДВ ныкаться по разным щелям. Они бежали за хозяйкой в маленькую комнату, где были шкафы и комоды. Истлевший половик отодвинули ногой в сторону, показалась квадратная крышка подпола… Женщина нагнулась, он оттолкнул ее бедром, поволок за кольцо тяжелую крышку, обнаружив под ней кромешную тьму и приставную лестницу. Илзе, трясясь от страха, уже карабкалась вниз, он – за ней. Посмотрел умоляющим взглядом на смертельно побледневшую хозяйку, ободряюще улыбнулся, мол, и не такие неприятности видали – и ушел, хлопнув крышкой…
Как эти черти выходили из леса? Они не выходили, крались, перебегали. И те, что на задворках, работали осторожно. И вся компания скопилась именно здесь. С главарем. Если допустить, что банда шарахалась наудачу, наткнулась на хутор, решила проверить – то не вели бы они себя так, словно точно знали, что добыча здесь! Ведь шанс-то, если вдуматься, невелик. А они были уверены как минимум процентов на девяносто. Почему? Откуда они знали? Случайно обнаружили ночное лежбище, следы, вызвали подкрепление? Почему бы нет, если у парней есть опыт «оперативно-следопытской» работы…
Так от какого же ума они загнали себя в ловушку? Погреб был глубоким, вместительным, сырым. И уже не выглядел абсолютно темным, сквозь щели между досками просачивался свет из комнаты. Большая земляная нора, грубо сколоченные полки, соленья, жбаны, бидоны. Многочисленные банки с тушенкой. Илзе пятилась в дальний угол, он чувствовал, как ее колотит. Там стеллаж немного отступал от угла, одному человеку можно было втиснуться, прижаться к стене, и тогда из люка его не заметят. Но куда девать второго? Он дернулся – схватить лестницу, переставить куда-нибудь подальше, чтобы не спустились. Но опомнился – и как это будет выглядеть? Хозяева не спускаются в подвал? Снова отступил, непроизвольно обнял дрожащую девушку. Она не возражала, прильнула к нему.
Бандиты работали синхронно. Удар поленом вынес оконную раму в комнате с подполом. Брызнуло стекло, ломалось дерево. Грузное тело сверзилось с подоконника, над головой протопали тяжелые бутсы. Пылью заволокло подвал. С ревом лезли другие. С грохотом распахнулась дверь в западной стороне дома, заголосила перепуганная хозяйка. Ее, похоже, быстро взяли в оборот. Люди растекались по дому, кто-то тряс тетушку Анну, требуя ткнуть пальцем в лестницу на чердак. Знаток латышского языка в компании тоже имелся – он что-то рычал, коверкая слова, хозяйка запиналась, сбивчиво отвечала. Дом ходил ходуном…
– Прости, Олег, это я во всем виновата… – шептала женщина, безвольно повисая на нем. – Я полная дура, я просто переживала за маму…
Это хорошо, когда женщина признает свою вину. Но плохо, если она это делает в последний раз в жизни. Олег никак не прокомментировал сказанное, лишь крепче прижал ее к себе. А над головой опять грохотала тяжелая обувь, кто-то распахивал шкафы, другой отбросил ногой половик, откинул тяжелую крышку подпола…
Илзе беззвучно ахнула, он заткнул ей рот ладонью, подтолкнул в угол. Они пятились за стеллаж, вжимались в стену. Он вдавил ее со всех сил в холодный угол, она сипела, не могла продохнуть. Трудно сплющиться двоим, где одному-то это сделать проблематично! Но если нужно… Он обнимал ее, другой рукой сжимал рукоятку потешного автомата, нянчил палец на спусковом крючке. Два тела превратились в одно. Нутро подвала осветилось. Разразилась автоматная очередь. Изогнулось тело Илзе. Он впился ей в губы своими губами – с единственной благородной целью: чтобы не закричала! Она остолбенела, покрылась мурашками… А пули разбивали банки на стеллажах, вырывали из стен клочья глины. Земляная пыль висела столбом. Он не отрывался от ее губ, и она не делала попыток отстраниться, словно окаменела. И вдруг он почувствовал, что она отвечает на его поцелуй, раздвинулись, налились соками губы, поднялась рука, обхватила его за шею…
А стрелок прекратил изводить патроны, что-то проворчал, перегнулся через створ, осветил наполненное пылью пространство карманным фонариком. «Ну, давайте, банки с тушенкой и огурцами, выручайте…» – подумал Олег. Стрелок не удержался, чихнул, выронил фонарик. Тот свалился на пол и погас. Прокомментировал неловкость емкой бранью, проворчал:
– *censored*, по ходу, Сизов чего-то перемудрил… Или проглючило *censored*а, мля…
«Ага, ошибочка вышла, мужики», – подумал Олег.
Спускаться за фонарем этот тип не стал. Видимо, не последний. Крышка с треском захлопнулась. Прогибались и трещали половицы. По дому все еще топали люди, разносились злые крики. А мужчина и женщина продолжали сливаться в поцелуе. Опомнившись, он отстранился от девушки, она шумно выдохнула. В темноте блестели глаза – зеленые-презеленые. Оба громко дышали. Черт возьми, это было самое приятное, что он когда-либо испытывал…