Зарубежный криминальный роман

22
18
20
22
24
26
28
30

За стеной, в кабинете Шульца-Дерге, Бертон подошел к окну, выглянул на улицу и увидел, что черноволосый молодой человек больше не сидит на скамейке. Он спокойно задернул гардины. Множество листов скопированной рукописи, которые в беспорядке лежали на письменном столе, он собрал в единую стопку и сложил страницы по порядку. Теперь он сидит там, где несколько часов назад сидел Эдгар.

— Значит, вот где третья копия, которой я недосчитался у моего сотрудника Уиллинга.

Мысли Шульца-Дерге все еще занимает симпатичный человек, который сейчас сидит в соседней комнате, пришедший к нему, чтобы что-то передать. От кого? Наверное, от Уиллинга. Возможно, у Уиллинга крупные неприятности и он решил предупредить его через этого человека. «Не исключено, что этот человек — Вендлер, — думает Шульц-Дерге. — О нем Уиллинг мне рассказывал. Но кто его спутник? Один из людей Бертона? Если нет — Бертон в одиночестве. Тогда нас трое против одного и есть реальный шанс с ним справиться». Он еще раз промокает лоб платком, упирается обеими руками в поверхность стола, встает, семенит короткими, торопливыми шажками к окну и выглядывает наружу. Скамейка пуста, перед домом припаркован черный «мерседес».

Шульц-Дерге медленно возвращается на место, садится. Его лицо осунулось, постарело. «Блондин, — в отчаянии думает он. — Как приятно он выглядит. И все-таки он — один из людей Бертона».

Бертон насмешливо косится на него.

— Как вы нервничаете! У вас есть при себе валерьяновые капли?

Требовательно звонит телефон.

Эндерс? Уиллинг? Вероятно, Эндерс. Антоний легко теряет терпение, особенно когда это касается дела. Телефон трезвонит, действует на нервы. Наконец он замолкает. «Две минуты, — думает Шульц-Дерге, проводит носовым платком по лбу и комкает его в руке. — Я вынужден терпеть две минуты этого отвратительного трезвона, но не могу поднять трубку, должен строить хорошую мину в плохой игре. Я — Эдвард Шульц-Дерге, честный человек с головы до ног, патриот до мозга костей, порядочный немец, основатель „Вспышки“ — теперь обманут, позорно одурачен этим американским дилетантом, этим ничтожеством!»

Бертон на несколько минут застыл в гостевом кресле. Теперь он вскакивает на ноги, вытаскивает из пиджака пистолет, взводит курок и снимаете предохранителя. Затем медленно произносит на тягучем техасском диалекте:

— Даю вам еще один шанс. Надеюсь, я не переоценю вашу интеллигентность, если поверю, что вы воспользуетесь этой последней возможностью. — Пальцами левой руки он листает третью копию, переворачивает страницу за страницей и останавливается там, где раньше он загнул уголок.

— Вы продиктовали текст до сих пор, не так ли?

Шульц-Дерге вытирает ладони рук, убирает мокрый носовой платок в карман, выпрямляется. Его короткие толстые пальцы сжимаются в кулаки.

— Да, — холодно и протяжно говорит Бертон. — Вы до этой страницы диктовали. Не правда ли? Признайтесь! Но меня интересует, кому?

— Кому? — хрипло шепчет Шульц-Дерге. Он чувствует, что скоро умрет от жажды. — Кому? Что вы имеете в виду? Я не понимаю.

— Да ну? — равнодушно спрашивает Бертон. — Действительно, не знаете? — Правой рукой он поднимает пистолет, целясь Шульцу-Дерге в переносицу. — Попытайтесь-ка вспомнить, господин Шульц-Дерге. Соберитесь с мыслями, иногда это помогает. Из всех трагических ошибок, которые совершаются по неведению, самые трагические те, о которых нельзя поведать своим потомкам.

— Кому я должен был диктовать? — хрипло спрашивает Шульц-Дерге и взволнованно моргает глазами. — Кто вообще сказал вам, что я диктовал?

На лице Бертона не вздрагивает ни один мускул. Его правая рука неподвижно лежит на спинке кресла. Поверх пальцев зияет темное дуло пистолета. Его голос, прежде ленивый и равнодушный, приобретает теперь резкие нотки.

— Хотите, я дам вам хороший совет? Не считайте меня глупее, чем вы сами. Это оскорбительно. Если кто-то меня оскорбляет, я прихожу в ярость. И тогда начинаются неприятности. Вы должны знать, я вовсе не изверг. Я пекусь о вашем здоровье и желаю вам добра. Но, конечно, если вы примете мой хороший совет. Мое терпение велико, тем не менее оно имеет границы. Когда я вошел, вы держали в руке трубку. Почему?

— Я хотел позвонить, — неохотно признается Шульц-Дерге.

— Позвонить? Кому?