— К сожалению, и мне тоже. Ему уже почти шестьдесят, но он выглядит совсем молодым, нисколько не дряхлым.
— Надо же! — удивляется Эдгар.
— И не говорите! — саркастически замечает она. — Бертон считает, что в любви я весьма хороша, но не создана для материнства. Такая великая артистка, как я! Дескать, пусть рожают другие. После аборта я заболела. Я просто измучилась с этой болезнью. Спорим, Бертон заплатил врачу, чтобы тот меня изувечил?
— Зачем ему это нужно?
— Зачем? Например, чтобы заставить меня на него работать, что я и делаю.
— Вы работаете на Бертона? — заинтересованно спрашивает Эдгар. У него пересыхает в горле.
Она сует себе в рот сигарету.
— Человеку нужно на что-то жить. Мне не хватает на жизнь тех жалких грошей, которые я получаю за эти примитивные кривляния: с тех пор, как я потеряла здоровье, меня берут на работу только самые дешевые притоны и то лишь потому, что они одновременно зарабатывают на стриптиз-группе Бертона.
Эдгар ждет, что она скажет дальше, но она замолкает. «Я должен узнать, какого рода работу она делает для Бертона», — думает он и глупо бормочет:
— Жизнь дорогая, здесь вы правы.
С губ Меньшиковой, бледность которых просвечивает через густой слой помады, из ее тонких ноздрей поднимаются сизые струйки дыма. У окна вянут бутоны орхидей.
— А того, что вы зарабатываете у Бертона, хватает на самое необходимое? — спрашивает он.
Она курит и рассматривает орхидеи.
— Мало он не платит, не правда ли?
Она смеется:
— За то, что я вас убью, я, например, заработаю пять тысяч. Видите, как мне платят?
— У вас такой же юмор, как и у него, — ворчит он. — Вы подражаете Бертону.
— Все, что у меня есть, я получаю от Бертона. — Она гневно раздавливает остаток сигареты в пепельнице. — Когда вы собираетесь уехать?
— Я кое-кого здесь жду, — неопределенно произносит он.
Она сердито усмехается.