Судья собрался и поведал председателю, что среди работников областной прокуратуры, прибывших на место стрельбы, был его институтский друг. Вот он-то и рассказал о происшествии.
«Очень интересно, — пронеслось в голове Лукина. — Почему Пащенко обстреливают именно в тот период, когда расследование дела Пермякова, его друга, близится к финалу, то бишь к составлению обвинительного заключения? Быть может, Пащенко совсем не в стороне покуривает, а делом занимается?»
— Марин, расскажите немного о себе, — попросил он, когда тот закончил и стал ожидать реакции начальника.
— С самого начала? — судья дерзить не хотел, эти слова вырвались у него сами собой.
— Нет, как вы учились ездить на велосипеде, меня не интересует. Как вы проводите свой досуг?
— Я вообще-то шахматы люблю, — подумав, сообщил Марин. — На лыжах бегать.
— Вчера не бегали?
Марин стал подозревать, что произошло нечто внештатное.
— Вчера нет. — Им стала овладевать злоба. — Я чередую. Летом — шахматы, зимой — лыжи.
— А в межсезонье делами не занимаетесь?
— Какими именно?
— Уголовными! Дело по леспромхозу помните?
— Конечно, помню! — огрызнулся Марин.
— Там точно все чисто? За шкуру вас не возьмут?
«Вас! — отметил про себя Марин. — Почему это вас, а не нас?»
— Все чисто. — Марин растерялся, похлопал ресницами и побледнел.
— Ладно, идите, Марин.
Тут Владимиру Викторовичу показалось, что Лукин произнес его фамилию с маленькой буквы.
— Если сунетесь в суд со своим иском о защите чести и достоинства, которых у вас нет, то это будет последний документ, который вы подпишете: «судья Марин». За этого человека я любому горло перегрызу. Вы поняли?
Марин ничего не понял, но сказал совсем другое.