— Ты ошибаешься, Константин.
— Я точно знаю.
— Это уже не имеет значения, — произнесла Мизуки тусклым голосом и отвела взгляд в сторону. — Все решено. Завтра в девять часов утра ты вылетаешь в Москву. Отсюда есть прямой рейс. Врачи посоветовали доставить тебя на инвалидной коляске и…
— Почему не на носилках? — мрачно проговорил он.
— Хорошо, пусть будут носилки.
— Тогда, может быть, сразу в гробу?
— Глупая шутка. Она мне не нравится.
— А мне не нравится идея с отъездом, — заявил Бондарев. — А что если люди, устроившие взрыв, вернутся? Что, если на этот раз на воздух взлетит вся фабрика? Вместе с людьми?
— Это уже не твое дело! — воскликнула Мизуки не менее запальчиво. — Тебя прислали сюда по моей просьбе. Так вот, я отменяю вызов. Обращусь в полицию, пусть они разбираются.
— Как к этому отнесутся Хозяева северных территорий, ты подумала?
Ее лицо вытянулось, глаза забегали, как будто выискивая близкую опасность.
— При чем тут Хозяева? — произнесла она, пытаясь храбриться.
— При том, что эти ребята не бросают угрозы попусту.
— Это мое дело.
— Не только твое, — возразил Бондарев. — Когда я вспоминаю все, что произошло со мной здесь за последние дни, то считаю это и своим делом тоже. Ты попросила Борового о помощи, и он ее прислал. В моем лице. Но я свою работу не закончил. Поэтому я остаюсь, Мизуки. Даже не для того, чтобы помочь тебе, а потому, что хочу довести это дело до конца. Оно меня затронуло. Очень сильно затронуло. — Он криво усмехнулся. — Глубоко и болезненно.
— Даже не надейся, — покачала головой японка. — Завтра ты улетишь, даже если мне придется приказать слугам запихнуть тебя в самолет силком. Я так решила.
Она вскочила и направилась к двери. Окликнув ее, Бондарев поманил пальцем.
— О’кей, — произнес он, когда она склонилась над ним. — Ты победила. Завтра я покину ваш негостеприимный город. Попроси Наши привезти мои вещи, они у Кйоко. Но сейчас присядь и ответь на несколько моих вопросов. Я хочу кое-что выяснить, прежде чем удеру отсюда с поджатым хвостом.
Она села. Ее улыбка была вымученной, как будто она подчинялась насилию. Отчасти так оно и было.
Когда же Мизуки услышала вопросы, ее лицо исказилось, как от боли. Она вскочила со слезами на глазах и срывающимся голосом выкрикнула: