А удары не прекращались. Бондарев падал, вставал, падал, вставал… Наконец он упал и больше не смог приподняться. Даже на несколько сантиметров.
Нападающих это не остановило. Наоборот. Получив возможность наносить удары прицельно, они стали метить в жизненно важные органы. Особенно досталось почкам, после чего боль перестала ощущаться, словно под воздействием анестезирующего лекарства.
Бондарев просто лежал, сотрясаясь от ударов, и слушал, как хрипят и сопят мужчины, запыхавшиеся от усилий. Сознание то возвращалось, то почти покидало его. На пару минут они оставили его в покое, чтобы перекурить и обменяться отрывистыми репликами на японском языке, а потом вновь принялись за дело.
При очередном попадании по почкам, шестом или седьмом по счету, Бондарев с наслаждением почувствовал, как постепенно проваливается в темноту. Оттуда он успел увидеть мужские силуэты в освещенном окне, которые смотрели на него, а потом покинул этот мир, чтобы уйти туда, где нет ни волнений, ни злобы, ни боли.
18
Его качало. Из стороны в сторону. Вверх-вниз. Приходя в себя, он решил, что едет куда-то в поезде, свернувшись калачиком на полке. Только почему выключен свет? Почему не слышен монотонный перестук колес? Где окно?
Прошло не меньше минуты, прежде чем Бондарев понял, что находится в машине. Точнее, в багажнике. Его спина упиралась в запасное колесо, до его ушей доносился шум автомобильного двигателя.
«Везут добивать, — догадался он. — Или топить. Привяжут к ногам железо и бросят в реку. Постараться бы не набирать воздуха в легкие, чтобы не продлевать агонию. Выдохнуть и все. А лучше отключиться».
Он отключился.
А когда открыл заплывшие, налитые кровью глаза в следующий раз, то увидел луч света, падающий из окна. Потом зрение сфокусировалось, и стало ясно, что это не окно, а дыра в стене. Большая зазубренная дыра, в которую задувал свежий ветерок.
Бондарев застонал и приподнял голову. Простое движение послало мучительные импульсы по всему телу, предупреждая, что боль никуда не делась, а караулит здесь, словно бешеный пес, готовый вцепиться в жертву всеми своими оскаленными зубами.
Голова казалась налитой свинцом, но Бондарев заставил себя удерживать ее в вертикальном положении.
Цементный пол под ним был покрыт крошевом камней и целыми глыбами обломков, из полуобвалившейся штукатурки торчали огрызки ржавой арматуры и проводов, одна стена была опалена огнем, словно здесь неоднократно разводили костер. Бондарев посмотрел на потолок. Плиты перекрытия сдвинулись, позволяя увидеть помещение выше, а над ним еще одно. Дальше виднелось небо. Оно беззаботно голубело над руинами, где бросили Бондарева, и знать ничего не знало о страданиях и боли.
А он знал. Знал прежде, а теперь узнал еще больше. И в эту минуту был готов согласиться с буддистами, считающими нашу планету одним из самых худших мест во Вселенной.
Бондарев осторожно опустил голову и подвигал ею, избавляясь от острого камешка, врезавшегося в затылок. Той боли, что его терзала, было вполне достаточно, дополнительной он бы не выдержал. Даже самой незначительной.
Закрыв глаза, он стал думать, зачем его привезли в это полуразрушенное строение, где раньше находился какой-то цех или заводик. Мозги соображали плохо, но напряженных раздумий не понадобилось. Убийцы в черных масках избавились от трупа. Они решили, что забили Бондарева насмерть, и отвезли его в какое-то уединенное, заброшенное здание. Ожидать, что сюда нагрянут туристы с холодной минералкой и аптечкой, бессмысленно. Придется выбираться самому.
Самому, как всегда… Всю жизнь самому.
Бондарев разомкнул веки, чтобы еще раз посмотреть на небо. Оно было прекрасным и равнодушным ко всему, что происходило на земле. Так было много тысячелетий назад, когда предки людей еще только учились проламывать друг другу головы дубинами. Так будет и потом, когда люди, наконец-то, уничтожат друг друга. Такой взгляд можно было назвать пессимистическим. Если бы не вся предыдущая история человечества, состоящая из сплошных войн, больших и малых…
И если есть Господь Бог, который создал людей такими, то что ему жизнь какого-то там майора Константина Бондарева, подыхающего на грязном полу? Тьфу!
— Значит, обойдемся без молитв, — прошептал он одними губами.