— Откуда я знаю, Рыбак! Требует, и все.
— Запомни, Архип. Слишком долго в женщине были скрыты раб и тиран. Поэтому в ней есть несправедливость и слепота ко всему, чего она не любит. Женщины не способны к дружбе, как кошки и птицы. Или в лучшем случае коровы.
— Ни хрена не понял, но это ты здорово закрутил, — восхитился Архипов.
— Это не я, это Заратустра, — скромно признался Рыбаков. — Вернее, Фридрих Ницше его устами.
Архипов опять ничего не понял, а потому зауважал приятеля еще сильнее.
— Женщины не способны к дружбе, — доверительно сообщил он подошедшему Лазареву, — точно так же, как кошки, птицы и коровы.
— Может быть, — согласился пулеметчик, — но женщинам лучше этого не говори.
— Почему? Это не мои слова. Ницше.
— Плевать им на Ницше, — ответил Лазарев, демонстрируя тем самым, что ему тоже не чужд философский подход к жизни. — С кошкой женщину сравнить еще можно, но с коровой… Она этого никогда не простит.
— Кто о чем, а они о бабах, — вмешался в беседу Фомин, поочередно протягивая всем руку.
— Мы о жизни, — стал отнекиваться от чего-то покрасневший Архипов. — Философствуем понемногу.
К его облегчению, в коллектив влились Лихачев с Черновым, давая возможность сменить тему разговора. Оба, перебивая друг друга, принялись с ходу врать про то, какого здоровенного сома выудили вчера днем, но сержант Соболев их уличил, заявив, что видел офицеров в уличном кафе, где сомы, как известно, не водятся. Наблюдательного сержанта тотчас прогнали вон, и он нашел утешение в неспешном диспуте с Мухиным о достоинствах и недостатках ручных гранат различных систем.
Когда подали вертолет и капитан Захаров построил личный состав, в отдалении появился то бегущий, то переходящий на быстрый шаг майор Кузьмин. Возможно, впервые в жизни он опаздывал к моменту отправления на операцию, и это его добивало. Не стоило, эх не стоило проведывать стареньких родителей в Солнечногорске. Ни им, ни ему от этого лучше не стало…
С тех пор как Кузьмин развелся с женой, он ни разу не появлялся в родительском доме, потому что не хотел объяснений и разбирательств. Даже звонить постепенно перестал матери с отцом, а они, вместо того чтобы лишний раз напоминать о себе, затаились, умолкли.
Зато проснулась совесть и с каждым днем все сильнее терзала Кузьмина, обзывая его неблагодарным сыном и бесчувственным чурбаном. Наконец, не выдержав, он подкачал колеса своей «Нивы» и покатил в Солнечногорск. Расчет был прост: предстоящая командировка не оставит лишнего времени на лишнюю болтовню, так что визит можно будет свести к минимуму.
Входя в подъезд, Кузьмин засек время. «Полтора часа, — сказал он себе, — и ни минутой больше».
Звонок прозвучал коротко и резко, даже чересчур резко. За дверью послышалось шарканье. Посопев немного, отец настороженно спросил:
— Кто там?
— Свои, — откликнулся Кузьмин.
— Леня?! — В возгласе прозвучали какие угодно эмоции, только не восторг.