— Предположительно одинокая пассажирка — Христина Богдановна Рутко. Уроженка Белгорода. Наркоманка. Последние два года жила на Украине.
— Она… она… — зашушукались в толпе, сопровождающей генерала Комаровского.
Он медленно наклонил голову в знак согласия и повторил:
— Она, больше некому. — И тихо, так, что услышали лишь близко стоявшие, добавил: — Тварь…
Глава восьмая
Шансон на сон грядущий
Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, Юрчис Лейтис решил воспользоваться железнодорожным транспортом. Это стоило ему массы времени и отмерших нервных клеток, которые, как известно, не восстанавливаются. Нелегким делом оказалось находиться в постоянном окружении русских, которых Юрчис презирал. Впрочем, по фальшивому паспорту, выданному ему американцем Карлом Лонгмаком, Юрчис тоже был русским. Чтобы легче было адаптироваться, его переименовали в Юрия Летаева.
Это был симпатичный мужчина тридцати с лишним лет, стригшийся под «ежик» и не выпускавший зубочистку изо рта. Он носил каплевидные «шерифские» очки, которые надевал в солнечную погоду и очень неохотно снимал в сумерках, и тогда становилось понятно, почему он с ними не расстается. Оба глаза Юрчиса были постоянно воспалены и гноились, и не существовало на свете средства против этой напасти.
Поскольку Юрчис много времени проводил на Украине, прибыл он с юга и высадился на Курском вокзале, помятый, плохо выбритый, с чугунной от трескотни попутчиков головой.
— Это Москва, мама? — верещала девочка, семенящая впереди. — Мама, это Москва?
— Москва, Москва, — ответила женщина, тянувшая девочку за руку. В ее голосе не слышалось восторга. Она шагала по асфальту осторожно, как по льду, и подозрительно покосилась на Юрчиса, когда он их обгонял. Да, это была та самая Москва, которая, как водится, слезам не верит. Юрчис окончательно осознал это, когда очумелый носильщик едва не сбил его своей тележкой, а милая девушка в стильном платьице попыталась всучить ему какую-то китайскую дребедень за две тысячи рублей.
Грандиозные масштабы Москвы подавляли. Шум оглушал. Время не шло, а летело. Мелькание десятков тысяч лиц сливалось в безликую круговерть, где никто никого не видел в упор.
Нырнув в подземный переход, Юрчис начал спускаться в недра метрополитена, где в последний раз был голоногим сопливым мальчуганом. Голоса окружающих звучали здесь мрачно и таинственно.
Толпа вынесла Юрчиса в ярко освещенный мраморный грот с люстрами и колоннами. Подошел состав, обдавший толпу теплым ветром. Прижимая сумку к ногам, Юрчис втиснулся в вагон и уставился в черное окно. За спиной колыхалась молчаливая человеческая масса, которую если что-то и объединяло, так это полное отчуждение.
«Трудновато нам будет в загробном мире, если он действительно существует, — решил Юрчис. — Или каждому из нас подавай свое собственное царствие небесное, созданное по индивидуальному проекту, или вообще никакого не надо. Какой смысл быть лучше других, если от них, других, все равно никуда не деться?»
Задавшись этим вопросом, он не заметил, как доехал до станции «Павелецкая», откуда ему предстояло отправиться в еще одно путешествие.
Время до отправления поезда тянулось невыносимо долго. Когда Юрчис отправился на посадку, в животе его плескалось два литра светлого рижского пива. Вагон ему попался допотопный, с липкими поручнями, жеваными занавесками и лысой ковровой дорожкой неопределенного цвета. А вот с попутчицами повезло. Две полные женщины, похожие на бухгалтеров или экономистов, почти сразу застелили нижние полки, взяли в руки по яркой детективной книжице и погрузились в чтение, изредка обмениваясь короткими репликами и пирожками с разнообразной начинкой. Третий попутчик — плешивый мужичок в мятых шортах по середину голени — минут пятнадцать разгадывал кроссворд, а потом запрокинул голову и захрапел, шевеля пальцами ног.
К этому времени проводница, наконец, открыла туалет, куда Юрчис и устремился, торопясь облегчить раздувшийся мочевой пузырь. Вернувшись, он забрался наверх, развернул журнал и попытался читать, но было слишком темно, душно и жарко. Тогда он стал в коридоре, уткнулся лбом в холодное стекло и принялся следить за редкими огоньками, мелькающими в ночи.
Перестук колес порождал видения некоего ополоумевшего ударника, то и дело сбивающегося с ритма. Болтающиеся на сквозняке занавески напоминали одеяния таинственных железнодорожных привидений. Каждый пассажир, направлявшийся в туалет или в тамбур, норовил задеть Юрчиса то плечом, то животом, но он упрямо торчал у окна, надеясь, что так его скорее сморит сон. Его мечтой было уснуть и проснуться в мире, где не будет России, не будет русских, не будет того унижения, которое испытывал он, латыш, из-за того, что мир устроен не по его велению-хотению, а как-то иначе, и существует Россия, и существуют многие миллионы русских, и он, Юрчис Лейтис, вынужден представляться Юрием Летаевым, прятать свои гноящиеся глаза и избегать женщин.