Козырев громко хмыкнул:
– А что, и спрошу!"
Баринов выключил магнитофон. Козырев вчера передал ему эту кассету с записью. Теперь ясно, откуда у Гаврилова появился «добровольный доброхот». Паша стучит. Да, блин, ну и жизнь, мать ее! Просто как в банке с пауками – всем мало, каждый норовит друг дружку укусить побольнее да исподтишка башку оторвать… Ну ладно, сержант Орлов, мы с тобой разберемся не хуже, чем ты разобрался с Лехой Красным.
Глава 44
Девушка под грохот рваной ритмичной мелодии легко скользила между столами. После каждого аккорда она откидывала голову назад, отчего волосы пшеничными волнами разлетались по ее плечам. Всем своим видом она напоминала горячую лошадку, которую хотелось взнуздать и оседлать. Наверняка ее спина еще не знала властного седока. Приятно было бы почувствовать себя ковбоем, который сумел укротить норовистого мустанга.
Глаза у девушки были огромные, черные. В отличие от большинства танцовщиц стриптиз-балета, она умела смотреть на клиента немигающим и откровенным взглядом: зрители, встречавшие ее дерзкий взгляд, готовы были щедро отблагодарить ее за танец.
– Какая милашка, – промурлыкал Баринов. – Хоть и не молод я уже, а нашел бы силы, чтобы погарцевать на тебе.
И сунул девушке за резинку трусиков две двадцатидолларовые бумажки. Та сделала вид, что не расслышала слов, и только лукавая искорка, вспыхнувшая в черной бездне ее глаз, засвидетельствовала ее отменный слух.
Баринов еще не составил мнения об этой девице. Она не обращала внимания на озорные щипки разгоряченных зрителей, и стоило кому-то из них выскочить к ней на сцену, как молчаливые парни в черных смокингах, застывшие в проходах равнодушными истуканами, мгновенно крутили наглецу руки и выводили из темного зала. Танцовщица была удивительно сложена. Соблюдены все пропорции тела, абсолютная гармония. Ни дать ни взять Венера Милосская. Такие же исполненные гармонии тела – застывшие в камне – украшают дворцы Рима и парки Парижа.
Странно было видеть эту богиню во плоти и крови в простом стриптиз-баре.
– Ты только посмотри, какая кожа гладенькая, – кивнул Баринов в сторону танцовщицы. – Оливка да и только!
– Девка что надо, – согласился Хруль и, повертев соломинку в руках, сунул ее в высокий коктейльный стакан. – Такую бы только пилить и пилить.
Баринов усмехнулся. Для подобного подвига нужна была недюжинная смелость. Другом этой танцовщицы был не кто иной, как Леша Краснов, который часто приезжал сюда к концу представления, чтобы забрать эту диву в свой «мердесес». Да где теперь Леша…
Танцовщица подошла к другому столику. На ней были только узенькие полупрозрачные трусики, крупные серьги, которые едва не касались плеч, да красные туфли на невероятно высоких каблуках. Оставалось только удивляться, как это за все время танца она ни разу не споткнулась, – Когда она раздевалась, – громко сообщил Хруль, – я даже решил, что это она делала исключительно для меня. А у вас не было такого ощущения?
– Было, – честно признался Баринов и, отпив из высокого бокала, произнес:
– Жаль, что с нами сейчас нет Андрея Антоновича. Он-то уж большой ценитель женской красоты. Посмотри, как у нее между ног все подстрижено, ну прямо как английский газон, – хохотнул отставной полковник. – Просто не верится, что такое может быть. И как это ей удается!
– Однако удается, товарищ полковник! – Хруль продолжал тянуть через соломинку хмельной коктейль.
В этом стриптиз-баре все было хмельным – спиртное, танцовщицы, музыка.
– Послушай, Семен, у меня к тебе серьезный разговор, – неожиданно брякнул Баринов.
Хруль напрягся: он предполагал, что разговор будет не из приятных. Не в правилах Баринова было водить своих подчиненных по дорогим кабакам и выкладывать за один вечер столько, сколько иной работяга не зарабатывает за месяц усердного труда. А коли уж это случилось, так, значит, разговор обещает и впрямь быть нешуточным.