— В первую очередь — проследи, чтобы он держался подальше от Патриции, — - приказал он.
Сержант приоткрыл рот, моргнул и гаркнул:
— Слушаюсь, сэр.
Джо шел по улице и думал.
Его мысли были окрашены в цвета отнюдь не радостные: похоже, начать новую жизнь ему так и не удалось. Какое-то время он надеялся, что здесь, в армии, он найдет порядок, мало-мальски отвечающий его собственному представлению о том, что такое порядок. Но напрасно. Здесь было то же самое, что и на континенте.
Армия… Иногда Джо казалось, что стершиеся воспоминания подсказывают ему, что так называется его родная стихия. В снах он не раз воображал себя воином, правда, к утру сны обычно стирались почти полностью, оставляя лишь общее впечатление. Впрочем, даже во сне он был именно воином, а не солдатом. Но все же…
Разочаровываться всегда горько, но еще хуже было то, что он терял последнюю надежду на возможность обрести под ногами твердую почву. Раз военная дисциплина Шла вразрез с его представлениями о ней, оставалось только признать, что память обманула его наиподлейшим образом. Быть может — и это казалось Джо еще более досадным, — он просто не был психически нормален.
Такое подозрение имелось — Джо приходилось даже несколько раз проходить медицинские освидетельствования: уж слишком резко отличалось от общепринятого его миропонимание. Во всяком случае, так было сначала. Потом он научился маскировать свои мысли и чувства. Что есть сумасшествие, как не отклонение от — установленных обществом норм поведения? Можно сколько угодно заниматься извращениями дома, при закрытых дверях можно ежедневно видеть галлюцинации или воображать себя гением — пока человек может это скрыть, он полноценен. Но когда его голова трезва, рефлексы работают безупречно, коэффициент интеллекта намного превышает средним, но вот беда: он верит в то, что со злом надо бороться, что добро должно быть активным, и даже доходит до такой наглости, что считает себя вправе самому определять, где одно, а где другое, — окружающий его мир сделает все возможное, чтобы загнать такого человека в специальное заведение. Тем более, что амнезия давала к этому и более серьезный повод: где есть одна психическая болезнь, можно искать рядом и вторую…
На счастье Джо, врачи больше верили своим теориям, чем сообщаемым со стороны, да еще неспециалистами, фактам, и тесты с анализами неизменно свидетельствовали в пользу Джо. Да и сам он по мере сил старался вписаться в неприятное ему бытие. Во всяком случае, когда мог…
Неприятности возникли у него в первом же пансионе. Почти в любом закрытом заведении он сталкивался со сходной картиной: всякий раз среди воспитанников находился кто-то, старающийся кулаками утвердить свою роль лидера. Одни честно отстаивали это, нарвавшись на его отпор, другие же, потерпев фиаско в поединке, звали на подмогу приятелей и не перебирали средства в желании поставить наглеца на место. Третьи вели себя не столь вызывающе, но Джо порой задирался сам, когда ему казалось, что те нарушают правила чести.
Так он «доигрался» в первый раз. Один из подростков повадился собирать дань с группы, к которой приписали Джо после очередного перевода из школы в школу. Не одна личная вещь успела перекочевать в карманы несовершеннолетнего рэкетира, когда Джо вздумалось вдруг запротестовать. Билли был выше его на полторы головы и старше на три года (так что их никак нельзя было назвать «сверстниками», хотя именно это было написано в личном деле), весовые категории также отличались весьма существенно, и мало кто согласился бы в начале драки поставить на выигрыш «правдолюбца». По мнению Джо, победа была блестящей и быстрой, а драка — справедливой.
Полиция имела на этот счет свое мнение.
Тогда же Джо впервые пришлось столкнуться и с неблагодарностью: никто из тех, за кого он заступался, не согласился даже подтвердить, что Джо одолел своего противника в равном бою, а не ударил «тяжелым предметом», подкараулив сзади… Как-то не верилось следователю, что не оперившийся мальчишка мог в одиночку справиться с подростком, давно состоявшим у них на учете и входящим в одну из распространившихся в крупных городах молодежную преступную группировку. Хоть ты тресни — не верилось!
Получив в восемнадцать лет долгожданную свободу, Джо поклялся себе не вмешиваться больше в чужие дела, но выполнить клятву так и не смог.
Следующая история оказалась и вовсе глупой. Как-то вечером, проходя по одной из улочек латинского квартала, он услышал крики женщины, зовущей на помощь. Завернув за угол, он увидел заросшего щетиной пьяницу, державшего за распущенные волосы голосистую толстуху.
— Убивают! — вопила она, стараясь вырваться. — Помогите, люди добрые!
«Добрые люди» — их было немало на этой улочке — только покачивали головами и переговаривались между собой, отпуская время от времени соленые шуточки.
Наконец пьянице удалось повалить женщину на землю и кулаки его замелькали в воздухе, опускаясь на пухлые плечи и спину, — кофта женщины, разорванная надвое, валялась тут же.
Вопли избиваемой становились все тише и жалобней — похоже, она уже не имела больше сил кричать, только размазывала по лицу смешанные с косметикой слезы.
В руке у хулигана появилась выдернутая откуда-то палка — тогда-то Джо и не выдержал. Прыжок и удар слились воедино; тело пьяницы, отброшенное к стене, медленно сползло наземь. Со стороны это выглядело гораздо страшнее, чем было на самом деле: Джо отлично знал, что через час-другой небритый громила придет в себя.