Такая смерть казалась ему явлением нелогичным, ненормальным, ему казалось, что такая смерть нарушала закон гармонии природы.
Он отказывался понимать, для чего ребенок, только что начавший жить, должен умереть.
Зрелище, которое он видел теперь перед своими глазами, подтверждало эту роковую, хотя и бессмысленную, по его мнению, необходимость.
Перед ним сидела дочь любимой им безумно женщины, несомненно обреченная на скорую смерть.
Девочка была похожа на мать, она была высока для своих лет — видимо рост был болезненный.
Длинные белокурые волосы, светло-голубые глаза, с тем поэтическим таинственным, не от мира сего выражением, придавали ей вид неземного существа.
Она принадлежала и теперь скорее небу, нежели земле.
Это-то впечатление и вынес Караулов.
Он не выказал его ни словом, ни жестом, ни даже выражением лица, но материнское чутье обмануть трудно.
В тот же день вечером, когда маленькая Кора легла спать, графиня Конкордия спросила Федора Дмитриевича голосом, в котором слышалось рыдание:
— Значит нет никаких средств и никакой надежды?
Караулов вздрогнул.
Он не ожидал такого вопроса, или лучше сказать, он не ожидал его в такой категорической форме.
Графиня обратилась к доктору, не поднимая на него глаз.
Он понял, какие сильные страдания она переживала, и счел своею обязанностью ободрить несчастную мать.
Он через силу улыбнулся, постарался придать выражению своего лица спокойствие и начал говорить слова утешения и надежды.
Прямой и откровенный человек, он не умел лгать даже тогда, когда вполне применимо правило, что ложь бывает во спасение.
Он говорил слова, но эти слова не были убедительны.
Графиня Конкордия поняла все.
Она была бесконечно благодарна доктору за нравственную ломку, которую, она видела, он делал над собою, но при этом убедилась, что он не имел ни малейшей надежды.