— 20 сентября.
— 20 сентября! — повторил граф, и это полученное им сведение, казалось, привело в порядок его мысли.
Он обратил внимание на яркий солнечный день, на снующий по тротуару народ.
Ненависть и гнев, с которыми он вышел из дому, исчезли.
Странное чувство овладело им. Ему стало казаться, что чем дальше удаляется он от своего дома, тем в более тонкую нить растягивается его связь с Надеждой Николаевной, и вот скоро, скоро, когда лошадь сделает еще несколько поворотов, она совершенно порвется.
Он ликовал в предвкушении свободы и освобождения от гнета тяготевшего над ним преступления.
Он начал даже почти спокойно рассуждать о возможности, что в сообщении Надежды Николаевны о графине и его друге есть доля правды.
«Все мы люди, все мы грешны… — неслись далее его мысли. — Вина у нас обоюдная».
Решительно это была для него новая роль, роль обиженного, великодушно извиняющего своих обидчиков.
Он не заметил, как тихо ехал извозчик, не ощущал толчков пролетки при переездах рельсов конно-железной дороги и очнулся только тогда, когда извозчик остановился у подъезда «Гранд-Отеля».
— Доктор Караулов? — спросил граф у швейцара.
— Он выехал…
— Куда?
Швейцар справился по книге и сказал адрес.
На том же извозчике граф Владимир Петрович поехал в Караванную.
— Дома доктор? — спросил он у отворившего ему дверь лакея.
— Приехал вчерашний день, но сейчас только что уехал.
— Как приехал вчерашний день?.. Разве он не был в Петербурге?
— Нет, вот уже с месяц, как он пробыл в Финляндии.
— Не около ли Гельсингфорса?..