— Вы заставляете меня думать, что исполнение этой обязанности будет для меня тяжелее, нежели я предполагаю.
— Несравненно тяжелее, графиня! Я не должен это скрывать от вас.
— Но объясните мне, в чем же дело, мне надо знать положение вещей.
Федор Дмитриевич не имел причины смягчать истину и нарисовал ей обстановку, в которой находился граф Владимир Петрович Белавин.
— И нет средства вырвать его из логовища этой женщины? — воскликнула графиня.
— Теперь нет… Удар при известии о смерти Коры случился с ним при нем, и вот уже неделя, как я каждый день хожу навещать его… Он до сих пор не приходил в себя… Я его не лечу… Его лечит врач, приглашенный г-жею Ботт… Это человек знающий и серьезный, который, конечно, не позволит перенести больного… Я сам, признаюсь, несмотря ни на что, воспротивился бы этому… Болезнь Владимира тяжелая, не дающая надежды, но требующая большой предосторожности, у ней два исхода и оба ужасные: смерть или сумасшествие.
Снова воцарилось молчание.
Графиня сидела, опустив голову, но вот она подняла ее и посмотрела на Караулова.
Ее лицо было лицо страдалицы, лицо мученицы.
— Мой друг, — сказала она прерывающимся, полным слез голосом, и вы находите, что я должна выпить эту чашу срама? Ужели я обязана быть у изголовья моего мужа в квартире его любовницы?
— Графиня, — отвечал Федор Дмитриевич, — вот мое мнение. На вас не лежит никакой обязанности. Разрывая свою связь, которая вас соединяла, Владимир сам освободил вас от всякой обязанности.
— Так что я могу со спокойной совестью возвратиться к могиле моей дорогой дочери?
— По моему мнению, можете… — спокойно отвечал Караулов.
Молодая женщина посмотрела на него и вдруг неудержимо зарыдала.
— Боже мой, Боже мой, воскликнула она, задыхаясь от слез, — есть ли на свете кто несчастнее меня… Сколько лет я влачу жизнь, полную унижения и страдания, жертв и лишений… Сколько лет мое сердце надрывается от горя и оскорблений… После разлуки с мужем я испытала отчаяние матери, ребенок которой умирает на ее руках. Боже мой, ты взял у меня мое дитя, мое утешение, мою силу… Я чувствовала, что мое сердце упало в могилу вместе с прахом моей дочери… Но те слезы, которые я проливала, были чисты, они не покрывали меня бесславием… Сегодня, Ты, Боже, посылаешь мне и это. Я должна испытать стыд и позор… Этот человек, который разбил мою жизнь, заставляет меня терпеть унижение у своего смертного одра.
Она откинулась на спинку кресла, закрыла лицо руками и, казалось, замерла в припадке безысходного горя.
Прошло около четверти часа.
Федор Дмитриевич сидел неподвижно, из уважения к понятному для него состоянию души графини.
Она полулежала в кресле, тихо рыдая.
Караулову показалось, что его присутствие излишне, что ее следует оставить одну, дать ей выплакаться.