— Что будет? Бог мой! Бог мой! Что будет? — повторяла в испуге Марианна.
— Что Богу угодно, — с покорностью проговорила Мари.
— Уедем, завтра же уедем, — советовала старушка.
— Зачем, добрая няня, — этим мы только отсрочим исполнение суда.
— Что ж остается делать?
— Ждать…
— И надеяться, — добавила старушка.
Мари опустила голову на грудь, и из ее глаз потекли слезы — упав на колени, она благодарила творца за эти слезы — они облегчали, по крайней мере, боль и страдание сердца. Марианна подняла ее с пола, раздела и, взяв на руки, положила на постель, как кладут больного ребенка. Долго смотрела старуха на эту бледную головку, на исхудалые щеки, которые еще недавно цвели так роскошно, были так свежи, — и сколько любви и грусти было в этом молчаливом созерцании.
Бедная Мари! Не в ее силах было вынести эти беспрерывные муки. Через несколько минут щеки ее покрылись ярким румянцем, и лихорадочный сон овладел ею. Часа два спала уже Мари, как Леон осторожно вошел в ее спальню. Марианна сидела у изголовья госпожи своей и молилась.
— Что с нею? — спросил шепотом молодой человек.
— Она устала, это пройдет, — отвечала Марианна.
Леон опустился на колени и, прижав к губам своим руку Мари, заметил, что рука ее горяча.
— У нее лихорадка, — сказал он.
— Кажется.
— Что-то необыкновенное случилось с нею сегодня; она не говорила тебе?
— Нет.
В эту минуту Мари открыла глаза: сжигаемая лихорадкой, она силилась улыбнуться Леону; но вдруг, как бы припомнив что-то, она приподнялась с кровати и, обращаясь к Леону, спросила:
— Который час?
— Два часа, — отвечал он.
— Никто не приходил за мною?